Правдивая история Лилли Стьюбек - Джеймс Олдридж

Многие жители нашего городка называли маленькую Лилли сущей разбойницей, а когда она выросла, говорили, покачивая головой, что ее жизнь — сплошная трагедия, хотя трагедией у нас считали любую неприятность — от упущенной возможности разбогатеть до простого недоразумения или рождения внебрачного ребенка (это несчастье миновало Лилли). И почти в каждом доме полагали, что девушка сама определила свою необычную судьбу.

Я-то думал иначе — не потому, что был умнее других, а потому, что дружил с Лилли и знал ее лучше, чем кто-либо еще.

Стьюбеки въехали в наш викторианский провинциальный городок Сент-Элен на разбитой телеге, которую тащила лошаденка, на удивление жалкая, косматая и грязнющая — ее можно было принять за доисторическое животное; восемь детей лежали на возу вповалку, точно куча дров. Моя мама вспоминала, что Стьюбеки прикатили к нам, как цыгане, но они не принадлежали к этому бродячему племени, хотя у всех были вьющиеся волосы, дерзкие глаза и шоколадная кожа. Они походили на чужестранцев, и, казалось, жизнь в неведомых краях наложила на них свой отпечаток. И говорили Стьюбеки порой не как настоящие австралийцы.

Стьюбеки направились в заброшенный дом, стоявший у излучины реки Муррей; участок, на котором они обосновались, у нас называли Мысом, потому что он напоминал небольшой полуостров; по его берегам росли ивы, а само жилище с придавленной крышей окружали высокие эвкалипты и персиковые деревья, совсем мертвые или наполовину засохшие. Дом принадлежал старой миссис Карсон — она проводила свои дни затворницей в соседнем городке, и последние десять лет на Мысе никто не жил, кроме бродяг, сборщиков фруктов и прочих скитальцев, которые постепенно разрушали строение: пустили на дрова почти все оконные рамы, двери, часть пола. Здесь было полным-полно мышей.

В первые пять дней после приезда дети Стьюбеков (четверо мальчиков и столько же девочек) сновали по улицам города, точно высматривая, что бы стащить, и о них сразу заговорили как о воришках, любителях покопаться в отбросах и попрошайках. Сам Мэтти Стьюбек был тертый калач, он сыпал остротами, вел себя нахально, вкрадчиво, просительно, подобострастно или дерзко в зависимости от того, чего хотел добиться. Он был по пояс своей молчаливой черноглазой жене — могучей женщине, которая могла приподнять мужа и хорошенько его встряхнуть, впрочем, родительская власть и авторитет Мэтти от этого ничуть не страдали. Он был похож на злобного юркого хорька, особенно когда раздавал щипки и затрещины; дети (даже старший сын-подросток) могли ожидать их в любое время — все зависело от желания отца почесать руки. Миссис Стьюбек редко трогала детей, словно в семье царил неписаный закон — ругаться и бить имели право только мужчины. И в самом деле, девочки были молчаливые и редко вступали в разговор. Миссис Стьюбек не отличалась особой ловкостью, но могла так схватить кого-нибудь за руку, шею или плечо, что этого дети опасались больше, чем неожиданных хлестких затрещин Мэтти.

Для нас оставалось тайной, на что существовали Стьюбеки. Шли тридцатые годы, наступил самый разгар Великого кризиса, захлестнувшего и Австралию. Найти работу было тяжело, а для бродяг вроде Мэтти — практически невозможно, разве что наймут на сезонный сбор фруктов. Тем не менее вид у Стьюбеков был прямо-таки цветущий. Они никогда не болели, хотя носили круглый год плохонькую одежонку и жили в тесном домишке с двумя каморками, продуваемыми сквозняками. Четверо мальчиков обычно слонялись по задворкам магазинов, гостиниц, баров, маслозаводика и скотобоен или возле железнодорожной станции и складов, где они копались в отбросах. Даже если бы Стьюбеки и получили работу, они трудились бы спустя рукава — в этом были уверены все. Мэтти изредка приносил горожанам валежник (в те времена еще не топили углем).

Однажды Мэтти за бесценок предложил валежник моему отцу.

— Возьму, если порубишь длинные валежины, — сказал отец.

— Да ну их, — ответил Мэтти.

Стьюбеки собирали валежник на берегу реки, но никогда не пользовались топором. Они были плохими рыбаками, хотя жили у самой воды, зато обворовывали чужие ловушки для раков. Поэтому возле Мыса, где водилось много раков, ловушки никто не ставил, все знали — Мэтти их обязательно обчистит. Всякий раз, отправляясь за раками, мы старались так запрятать снасть, чтобы Стьюбеки не могли ее заметить.

Однако Мэтти обладал одним даром, который приводил в удивление жителей города и заставлял нас задуматься над тем, где он научился своему мастерству. Он выплетал чудесные железные решетки — в ту пору решетками украшали окна и двери почти всех домов Сент-Элена; собирая валежник, Мэтти снимал проволоку с ограды, окружавшей отдаленную ферму, где росли невысокие эвкалипты, потом он нагревал ее в переносном кузнечном горне; решетки получались красивые, но продавать их в наступившие тяжелые времена было совсем не просто.

— Сколько ты хочешь за нее, Стьюбек? — спросил однажды отец у Мэтти, зашедшего к нам со двора, — он принес затейливую решетку для двери.

— А сколько дадите? — поинтересовался Мэтти.

— Два шиллинга.

— Да вы что? — возмутился Мэтти. — Вы же знаете, моя работа стоит гораздо больше.

— Проволока у тебя ворованная, да и решетка так себе, — бросил отец, хотя видел, что Стьюбек потрудился на славу.

— Вы не найдете такую решетку за два шиллинга.

— Ладно. Три.

— Не на того напали, мистер Квейл, — сказал Мэтти. — Вещица сделана на совесть, а проволоку я купил в лавке у Хардинга всего два дня назад. Два шиллинга! — возмущался Стьюбек. — Вот уж не думал, что вы скупаете краденое.

Мой отец — выходец из Англии, отличался вспыльчивым нравом; он занимался адвокатской практикой, и его прекрасно знали в городе как человека безупречной честности; запросто попавшись в ловушку на скользком пути торговли, он послал незваного гостя ко всем чертям, заявив, что вовсе не собирался покупать его решетку.

— Все вы такие! — крикнул Мэтти с безопасного расстояния — он уже стоял у ворот.

Лилли была младшей в семье, когда Стьюбеки приехали в город. Ей исполнилось семь лет. А через несколько месяцев у миссис Стьюбек родился еще один ребенок — крохотный мальчик Джекки, у которого на каждой руке было по три пальца, я его и запомнил по этим трем пальцам — он отчаянно цеплялся ими за Лилли. Я редко встречал Джекки с матерью; малыша повсюду таскала с собой Лилли, которая, казалось, не замечала брата, пристроившегося у нее на бедре, хотя сама была еще слабенькая и с трудом его поднимала.

Но в моей памяти Лилли осталась не только заботливой нянькой. Она была самой ловкой и смышленой из четырех дочерей Стьюбеков (ее сестер звали Грейс, Элис и Пэнси); Лилли то вдруг появлялась невесть откуда, словно молчаливая дикая кошка, то столь же внезапно исчезала, даже глаза у девочки были кошачьи, с миндалевидным разрезом; такой я представляю ее себе гораздо отчетливее, чем с прижавшимся к ней малышом Джекки; Лилли всегда носила с собой сумочку, в которой хранила что-нибудь украденное, подобранное или подаренное, но что именно, я узнал намного позднее.