Княгиня Ольга и дары Золотого царства - Елизавета Дворецкая Страница 9

Но едва княгини успели немного прийти в себя, утереть потные лбы и оправить повои, как прибежал еще один грек и замахал руками: пора.

До Юстинианова триклиния идти пришлось через три дворца и церковь, поэтому в конце пути им снова предложили присесть. Вероятно, еще не завершилось торжественное вступление греческих боярынь, которые должны ждать гостью внутри. Но вот кто-то впереди назвал ее имя – Эльга Росена, потом препозит и два его помощника ввели ее в палату.

Пол покрывали узоры из разноцветного мрамора и кусочков золота; Эльга едва подавила желание подобрать подол и поискать глазами другой путь, чтобы не топтать это великолепие, но другого пути не имелось. На стенах чередовались плиты разноцветного мармароса – зеленоватого, розоватого, белого. Выше шли яркие мозаичные картины: Эльга лишь успела заметить множество человеческих фигурок, занятых, кажется, войной, – а над ними раскинулся целый расписной небосвод. На него она лишь глянула мельком и опустила глаза, пока голова не закружилась.

Посреди покоя был выложен круг из кроваво-красного порфира, а на нем посередине устроено возвышение, покрытое багряными шелками: тем самым царским пурпуром, который запрещено продавать из Царьграда и о котором Эльга ранее лишь слышала. На возвышении стоял золотой трон, а рядом – кресло, тоже золотое, но пониже и не такое роскошное. Красные же круги, но поменьше, тянулись вдоль стен, и на каждом стояла женщина, будто изваяние на постаменте. Кроме дворцовых служителей-скопцов – эти и не считались за мужчин, – на этот раз в палате оказались одни лишь женщины. Жены магистров, патрикиев и протоспафариев стояли неподвижно, и если ранее, при посещении церквей, Эльге казалось, что мозаичные изображения святых жен уж очень похожи на живых женщин, то теперь эти женщины в ярких паволоках и золоте напоминали ей мозаики. Широкие наряды из плотных, от обилия золотого шитья едва гнущихся тканей придавали им застывший, основательный вид.

Следуя за греком-вожатым между двумя рядами женщин, Эльга успела бегло осмотреть обеих здешних хозяек. Выше всех сидела Елена, супруга Константина, а ее невестка Феофано занимала золотое кресло на одну ступень ниже трона. Вспомнились предания о Деннице, солнцевой дочери, которая сидит на небокрае, одетая в платье из солнечных лучей. Именно так и выглядели они обе: в белых шелковых платьях, на престолах из чистого золота, с облаком закатного багрянца под ногами. Грудь и плечи Елены окутывало нечто вроде убруса из золота с самоцветами. Похожий Эльга видела и на платье Константина: обвивая плечи василевса крест-накрест, он оборачивался вокруг пояса и спускался к подолу. Как и у супруга, башмаки Елены были пурпурные, расшитые золотыми бляшками с самоцветами и эмалью. Да разве в таких можно ходить, пусть даже по этим золоченым полам? Только скользить по облакам небесным…

Елена, ровесница супруга и мать шестерых взрослых детей, обладала гладким белым лицом, яркими губами, а ее большие глаза под густыми черными бровями казались очень выразительными – но выражали лишь вежливое безразличие с легкой примесью любопытства. Жена ее единственного сына, Феофано, и впрямь была очень хороша собой: правильные черты лица, ровный нос. Черные брови, стрелками поднимавшиеся от переносья к вискам, и яркие полные губы придавали ей целеустремленный и притом задорный вид. Искусно подведенные, осененные густыми ресницами темные глаза блестели любопытством к гостье. Эльге даже показалось, что Феофано – единственная здесь по-настоящему живая женщина.

И все же, несмотря на всю эту роскошь, придававшую женам василевсов божественный вид, Эльга с усилием заставила себя почтительно склонить голову перед ними. По своему роду она настолько же превосходила обеих, насколько этот блещущий золотом, резьбой и цветным камнем Юстинианов триклиний превосходил ее киевскую бревенчатую гридницу. Все, что царицы имели, им дал избравший их Бог. Без Божьего благоволения старшая из них всю жизнь доила бы коз, а младшая – плясала перед посетителями отцовской харчевни и таскала на поварню грязные блюда.

И от этой мысли разом схлынуло потрясение перед порфирово-мраморной роскошью. Заполучить мраморный покой может кто угодно – вот доказательство перед ней. Но если ты не принадлежишь к роду, наделенному священной удачей, тут никто не поможет!

Вот смолкли звуки органов, спрятанных позади шитых занавесей.

– Боговенчанная августа Елена приветствует твою светлость, Эльга Росена, архонтисса русов, – провозгласил препозит, остановившись перед возвышением. – Также твою светлость приветствует Феофано, супруга василевса Романа.

Повторилось почти то же, что на приеме Константина: теперь уже препозит задавал Эльге все те же вопросы о здоровье и благополучии, она давала те же ответы. Она говорила за себя сама, а царедворец служил голосом и слухом августейшим особам. Устами препозита василисса подтвердила, что она и ее семья здоровы, и снова зазвучал орган. Эльга взглянула на грека; тот кивнул, с поклоном указав ей на выход, и два остиария уже ждали, собираясь проводить ее из палаты.

Княгиню с приближенными вновь усадили там, где они уже отдыхали перед встречей с царицами.

– Елена августа сейчас направляется в свой китон, – пояснил Эльге препозит. – Когда к ней туда проследует василевс Константин и воссядет с супругой и их багрянородными детьми, твоя светлость будет приглашена к ним для беседы. Там вы поговорите обо всем, о чем желаете.

– Пора бы уже! – вырвалось у Эльги.

Миновали два приема из шести назначенных. Лично у нее впереди еще три! Все только началось, главное – впереди, а ей уже больше всего хотелось закрыть лицо руками и зажмуриться. От обилия золотого блеска, ярких цветов, пестрых узоров рябило в глазах. Но если во время двух первых приемов от русских княгинь требовалось лишь сохранять присутствие духа и не осрамиться как-нибудь, то сейчас ей наконец представится возможность поговорить с василевсом и его женой. Объявить о том, ради чего приехала, – кроме того, что уже достигнуто.

Поговорить! Почти целый год она обдумывала и передумывала все, что скажет им – и не одна думала, а со всей дружиной. Но теперь, когда настал час, которого она ждала почти год – и особенно последние три месяца в палатионе Маманта, – мысли разбегались, как мыши от кота. Всего увиденного было слишком много, чтобы осмыслить сразу.

Золотые львы! Так они живые или все же нет?

Эльга оглянулась на своих спутниц: глаза у всех как блюдца. Женщины едва смели перешептываться. «А видела, какое у нее… вот красота-то! А венец видела? А обручья? А черевьи? Серьги какие – как только уши не оборвутся! Ой, матушки…» Володея неудержимо икала. Невозмутимый прислужник-евнух поднес ей в золоченом кубке вина, разбавленного водой.

У Эльги тоже мелькали перед глазами то узоры мозаичного пола, то гладкие бока мраморных столпов, то самоцветные узоры венцов. Но сильнее всего мучило волнение: придут за ней сейчас, не придут? Вроде уговорились твердо, но кто их знает, этих греков?

* * *

Три княгини закончили завтракать – то есть повозили ложками в каше и велели убирать. Уныло обозрели стол, будто надеялись найти там ставшие привычными греческие сырные пирожки с укропом, сладкую ягоду-сику, оливки…