Записки Ивана Степановича Жиркевича. 1789-1848 - Иван Жиркевич Страница 8

Из Тренчина отправился я в Краков, куда прибыл на Новый год. У меня в кошельке оставалось еще четыре червонца. Спросив, кто здесь остался из русских начальников, я явился к нему. Это был главный смотритель госпиталей Карловский. На просьбу мою о совете и пособии для проезда далее он предложил переехать к нему на квартиру и списаться с моим начальством о высылке мне жалованья моего, что я и сделал весьма охотно, желая здесь пожить подоле, ибо из рассказов моего хозяина я знал, что в Кракове русских принимают хорошо. С Карловским жил друг его, комиссионер Кенчеев, считавшийся побочным сыном Орлова, человек высшего образования. Здесь началась первая моя общественная жизнь, юношеское чувство любви… Здесь вообще русских, а в особенности Кенчеева, пленяла собой красавица графиня Пазис. Муж ее играл с русскими в карты и обыгрывал их, а они отыгрывались в волокитствах за его супругой. У них была дочь 14 лет, Эмилия, и это был первый предмет моей страсти. Мать смотрела и любовалась на нас, как на детей, и полагала меня значительным и богатым, ибо я служил в гвардии!.. Здесь я получил еще 50 червонцев моего жалованья и прожил их еще прежде, чем они дошли до меня, так что в феврале, когда стали требовать меня, я очутился опять без гроша денег, да в прибавку кое с какими должишками. Занял у Кенчеева 30 червонцев, с которыми едва доехал до Бреста. От графини Пазис и ее дочери уже в Петербурге получил два письма, и на одно из них я ответил. После узнал я, что графиня Эмилия через два года вышла в Варшаве замуж за французского генерала графа Моранда, [64]а потом случилось мне читать в «Записках» Жуи [65]о примерной ее семейной и добродетельной жизни с детьми во Франции.

Приехав в Брест-Литовск, я заглянул в кошелек свой (от Кракова я поехал на почтовых, не рассчитывая кармана своего) и нашел всего два червонца! За границей квартира, подводы и обеды – все даром, а тут должен был или голодать и идти пешком, или искать новые средства и извороту! Узнал я, что в Бресте находится новый главнокомандующий армией Михельсон. [66]Отправился к нему и, явясь в полуформе, откровенно объяснил свое положение. Он тотчас мне сделал предложение – взять команду выздоровевших гвардейцев и идти с ними вслед за гвардией до Петербурга. На отзыв мой, что я молод еще и неопытен, похвалил меня за смышленость мою и велел тотчас выдать мне прогоны на счет моего жалованья. Молодость вперед не смотрит, и, таким образом, я нагнал батальон недалеко от Порхова, еще на пути в Петербург.

В Петербург мы пришли в апреле 1806 г. Здесь вовсе неожиданно в числе прочих я получил орден Св. Анны на шпагу [67]– за что и сам не знаю. Еще на походе умер казначей наш; вместо него в казначеи назначен был адъютант Саблин; я занял временно его должность, а потом в Петербурге с одобрения графа Аракчеева [68]утвержден адъютантом.

В Петербурге квартиру я имел над квартирой генерала, а под ним жил поручик Наум Иванович Салдин – человек, слывший степенным и холодным и к которому я ходил иногда обедать, а чаще на чай и между тем иногда понтировать помаленьку. Пробывши три или четыре месяца адъютантом, я поехал принимать разные солдатские наградные деньги, – пришлось получить 600 и несколько более рублей. В тот же день случилась вечером у Салдина игра, и я рубль за рубль спустил все 600 рублей и еще с излишком. Что делать?.. Явился к генералу, объявляю о проигрыше, а на вопрос:

– Кому? – не знаю ответа. Получаю угрозу:

– Арест и под суд! – Отвечаю:

– Не верю, ибо знаю благородство души генерала! Наконец получаю обещание пособия и прощения, ежели объявлю имя обыгравшего меня, – не поддаюсь и на это; наконец, разбранив меня за упрямство, генерал дает записку казначею выдать мне проигранную сумму в счет жалованья. Благодарность одна заставила меня тому, чему не вынудили угрозы; слезы на глазах свидетельствовали мое чистое раскаяние!.. Генерал оценил и отдал мне всю справедливость за сие. С того времени одарил меня своим полным расположением и даже дружбой. Но, увы, проигранные 600 рублей расстроили меня до того, что до последнего времени я был в беспрестанной нужде и часто даже не находил средства показаться в люди.

1806-й год познакомил меня с графом Аракчеевым. Слышал я много дурного насчет его и вообще весьма мало доброжелательного; но, пробыв три года моего служения под ближайшим его начальством, могу без пристрастия говорить о нем. Честная и пламенная преданность престолу и отечеству, проницательный природный ум и смышленость, без малейшего, однако же, образования, честность и правота – вот главные черты его характера. Но бесконечное самолюбие, самонадеянность и уверенность в своих действиях порождали в нем часто злопамятность и мстительность; в отношении же тех лиц, которые один раз заслужили его доверенность, он всегда был ласков, обходителен и даже снисходителен к ним.

Меня всегда ласкал он и каждый раз, когда я был у него поутру с рапортом, отпускал не иначе, как благословляя крестом, сопровождая словами: «С Богом, я тебя не держу!» Ставил меня примером для адъютантов своих как деятельного, так и памятливого служаку, – и в сентябре 1806 г., когда я был у него на дежурстве, пригласил меня к себе в инспекторские адъютанты и на отказ мой на меня не осердился за это. Чтобы дополнить черту о нем, прибавлю, что в семь или восемь лет его инспекторства над артиллерией при всех рассказах о злобе и мучительности его из офицеров разжалован только один Нелединский [69]за сделание фальшивой ассигнации, за что обыкновенно ссылают в Сибирь. На гауптвахту сажали ежедневно; многих отставляли с тем, чтобы после не определять на службу, и по его же представлению принимали. А при преемнике его, добрейшей души Меллере, [70]в первый год наделано было несчастных вдесятеро более, нежели во все время управления Аракчеева. Об усовершенствованиях артиллерийской части я не буду распространяться: каждый в России знает, что она в настоящем виде создана Аракчеевым, и ежели образовалась до совершенства настоящего, то он же всему положил прочное начало.