Записки военного альпиниста. От Ленинградских шпилей до вершин Кавказа. 1941-1945 - Михаил Бобров Страница 8

В спортивном коллективе «Искусство» особенно дружили горнолыжники и альпинисты. Собирались компанией у кого-нибудь из ребят. Бывали здесь известные альпинисты Слава Иванов, супруги Кабановы – Володя и Фаина, Вера Передырей. Приходил артист О. Жаков с женой (тоже альпинисткой), Алоиз Земба, Аля Пригожева, Вера Кулешова. Играли в фанты, «цветки», очень любили петь, пекли блины. В песнях и приготовлении блинов особенно отличалась Аля.

В 1940 году я вместе с Алей был на Кавказе в альпинистском лагере «Рот Фронт». Когда она возвращалась с восхождения, то была заводилой всех вечеров. Собирались у огромного костра, слушали веселые рассказы и байки, много смеялись, пели альпинистские песни, шутили. Поющими у костра, как правило, руководил композитор Л. Книппер, автор песни «Полюшко-поле», которая нам всем очень нравилась. Запевали всегда Аля и известный скрипач, народный артист СССР Игорь Солодуев. В первых рядах у костра в шезлонгах сидели выдающиеся горовосходители страны, известные мастера спорта: Е. Белецкий, А. Сидоренко, Ю. Одноблюдов. Это было чудесное предвоенное время…

Аля прилично стреляла, хотя систематически этим спортом не занималась. Но если уж стреляла, то била в десятку. На лацкане ее пиджака я всегда видел значок «Ворошиловский стрелок».

22 июня 1941 года объявление о нападении Германии застало Алю на спортивной базе Дома театральных работников на Крестовском острове (сейчас там вход в Приморский парк Победы со стороны Морского проспекта). Там же находятся и теннисные корты Дворца пионеров. Именно здесь когда-то молодой князь Белосельский-Белозерский, вернувшись из Лондона, построил первые теннисные корты рядом со своим летним дворцом (сгоревшим в блокаду), где и начал демонстрировать петербуржцам лаун-теннис.

22 июня вся волейбольная команда девушек решила добровольно идти на фронт. Но в военкомате девушкам отказали. Больше всех возмущалась Аля. Особенно оттого, что ее лучшую подругу Милу Поворинскую взяли в разведку, а ей отказали. Видела Аля в этом какую-то несправедливость, поэтому и переживала. А где-то через месяц получила Аля письмо с фронта. Вскрыла конверт, прочитала и зарыдала. Дважды повторила фразу: «Милу прострочили пули финского автомата…» А в скором времени к Але пришла повестка: «Явиться в Государственную инспекцию охраны памятников для выполнения особо ответственного задания», где она и встретилась с нашей бригадой маскировщиков. Аля до конца дней своих оставалась мужественным человеком. Уже умирая от голода, она пишет письмо своему другу, известному архитектору Николаю Фукину. Адресовано оно в госпиталь № 1014, размещавшийся на Мойке в помещении Педагогического университета имени А.И. Герцена.

ЛЕНИНГРАД, 22 марта 1942 года

«Дорогой Коля! Принималась тебе писать три раза и три раза не могла закончить – нет сил.

Ничего не вижу, чувствую себя скверно. Совершенно серьезно – настроение на Смоленское кладбище. Я похоронила отца, мать. Теперь сестренка и я. Если бы я была одна, я бы здесь не осталась, уехала куда-нибудь. Я нахожусь в этом же доме, кв. 10. Спроси Левину, а затем и меня, конечно, если поправишься после госпиталя и будешь свободен. Вход с улицы, последний этаж направо. Заходи, дорогой, и посмотри на меня, на кого я стала похожа.

Целую, Аля».

Последние строки письма, написанные слабеющей рукой, едва разборчивы. Коля лежал тогда в тяжелейшем состоянии. Я его дважды навещал в госпитале. Раненного осколком снаряда Николая Фукина переехал немецкий танк. У него был поврежден таз, переломаны кости ног, травмированы внутренние органы. И конечно, он не смог в марте сорок второго навестить Алю. Страдая, он держался мужественно и на удивление врачей жил и всем смертям назло выжил.

Письмо это пролежало в планшете Фукина до 1969 года. Незадолго до смерти он переслал его Наталье Михайловне Уствольской. А Наташа уже передала его мне.

Я разглядываю хранящиеся у меня дома пожелтевшие любительские фотографии, сделанные в альпинистском лагере: мальчики протягивают Але цветы, сорванные здесь же, под ногами, на альпийском лугу. А она, подтянув колени к подбородку, сидит на камне в широкополой абхазской шляпе и улыбается щедрым дарам, как юная принцесса…

И знаю ведь, что Аля погибла, что нет ее на земле и никогда мы не встретимся. Но вдруг ловлю себя на мысли: «Хорошо бы успеть спасти эту золотую девочку, этого солнечного зайчика». Ну неужели ни один из этих милых мальчиков, дарящих ей цветы, не догадывается о близкой беде? Пусть увезет ее на Урал, в Сибирь, куда угодно, но только увезет и спасет, сохранит от блокады, от голодной и холодной смерти… А они, наивные, несмышленые, улыбаются, преподносят цветы к ее ногам и ни о чем не ведают… И я не могу их предупредить… Аля должна жить!

Умерла Аля 1 мая 1942 года. По радио передавали праздничные марши. Похоронили Алю в братской могиле на Смоленском кладбище.