Последний английский король - Джулиан Рэтбоун Страница 78

Озноб бил Уолта не только от холода, но и от мысли, что там, в Иверне, отец лежит больной, похоже, не встанет. Уолт хотел бы побыть со стариком, но Гарольд дал ему множество поручений, которым придется посвятить остаток дня.

В хижине вновь раздались вопли и стоны, Уолт нехотя обернулся, но тут же послышался треск ломаемых надвое сучьев, над крышей начал тонкой струйкой подниматься белый дым. Дверь распахнулась, выскочил маленький мальчик, отмахиваясь на ходу от липнувшего к нему дыма. На вид мальчугану было лет семь или восемь, лицо чумазое, беззубая улыбка растягивала рот, белобрысые волосы слиплись от грязи. Сам вроде толстый, а руки и ноги как палочки. Да нет, вовсе он не толстый, просто обмотал вокруг тела все нашедшиеся дома обрывки материи и шкур.

– Она сказала, чтобы ты ехал обратно и привез молока, свежего хлеба и немного сыра, – пропищал малыш.

– Кто – она?

– Госпожа Эрика. У твоей тети в кладовке найдется сушеная мята, а может быть, и свежая есть в горшочке, если мороз не побил, так она сказала. Она велела нам ехать побыстрее.

– Нам?

– Она сказала, чтобы ты меня взял, а то забудешь, зачем она тебя послала.

– Хлеб, сыр, мята.

– И молоко.

Обрадовавшись, что может что-то сделать, Уолт подсадил мальчика на своего коня поближе к голове, а сам запрыгнул в седло и обхватил мальчишку сзади рукой.

– Держись крепче за гриву. Тебя как зовут?

– Фред.

– Альфред?

– Нет, просто Фред. А тебя?

– Уолт.

– Вальтеоф?

– Нет, просто Уолт.

– Мне понадобилась мята, она усиливает схватки. А все остальное – потому что в доме нет еды.

– А почему нет еды?

– Потому что Винк, ее муж, был глупцом. Порезал себе ногу серпом во время жатвы, нога нагноилась, и два месяца назад он умер. Фриде пришлось продать корову, теленка они съели – еще одна глупость. В доме остался только бульон из костей.

– Сама-то она как? Я имею в виду, насчет этого...

Он не мог произнести вслух слово «послед».

Эрика вздохнула, покрепче ухватилась за поводья, покачала головой. Прошло два часа с тех пор, как они подоспели к роженице, самое трудное вроде бы уже позади. Теперь они неторопливо ехали по известняковой тропинке в лес, на встречу с семейством углежогов – Уолту требовалось переговорить с ними от имени короля. Эрика обернулась к жениху, взгляд ее светло-голубых глаз встретился с его взглядом, соломенная прядь упала из-под капюшона на лоб. Уолту захотелось коснуться этой пряди.

– И да, и нет. Это оказался не послед, у нее были близнецы. Второй родился мертвым. Боюсь, и первый ребенок, девочка, вряд ли выживет. Да и сама Фрида...

– Их нужно перевезти в усадьбу, верно? – Он имел в виду усадьбу своего отца, огороженное поселение вокруг большого дома. – Там о них позаботятся.

– Да, но она боится переезжать в усадьбу.

– Это еще почему?

– Уолт, дорогой мой, тебе многому придется учиться, чтобы взять хозяйство в свои руки. Винк был фрименом, свободным крестьянином, ему принадлежал огород возле хижины и еще пара гайдов на северном краю деревни. Теперь его участок перешел к Фреду и Фриде. Если они переберутся в усадьбу, ты можешь забрать землю в обмен на защиту и покровительство, и они утратят свободу. Вот чего она боится.

– Что же делать?

– Пообещай, что она, Фред и малыш останутся в усадьбе лишь до тех пор, пока не сумеют сами позаботиться о себе. Фрида поверит, что надел у нее не отнимут, только если ты присягнешь в этом на деревенском совете. Пока ты не дашь клятву, она с места не сдвинется.

До ближайшего совета – мута, оставалось два дня. Хотелось бы надеяться, что мать Фреда продержится так долго. Эрика сказала, если больная не умрет в течение ближайших шести часов, то доживет до мута, а умрет, значит, так суждено.

Из низины, заросшей березами, тропинка тянулась вверх, к длинной волнообразной гряде холмов, поднимавшейся над Долиной Белого Оленя до самого Шефтсбери. Придержав коней, Уолт и Эрика оглянулись назад, на пройденный путь, на Иверн, Шротон и похожий на спину кита Хэмблдон, на простиравшуюся во все стороны седую от инея долину, поля и леса. Там и сям над далеко разбросанными селениями подымался голубоватый дымок. Уолт знал: когда закончится его служба, большая часть того, что он видит сейчас, будет принадлежать ему, ему и Эрике. Но впервые он задумался над тем, что жизнь знатного тана и даже эрла отнюдь не сводится к пирам и охоте.

Они перебрались на другую сторону холма. Здесь лес рос гуще, дуб, ясень и падуб вытеснили березу. Глубокое молчание леса сомкнулось над ними, перестук лошадиных копыт, слышавшееся порой конское ржание или легкий звон упряжи казались почти кощунством. Наконец Эрика заметила знак, белую засечку, оставленную топором на темно-серой коре ясеня. В этом месте они свернули с тропы.

Склон становился все круче, мерзлые комья земли так прочно срослись с осыпавшимися желудями, что в любой момент лошади могли поскользнуться и покалечиться. Эрика и Уолт спешились и повели лошадей в поводу. Темно-зеленые падубы, обычно такие нарядные, выглядели сиротливо: коралловые ягоды давно расклевали дрозды, а ветки были обглоданы так, словно их специально подровняли примерно на высоте плеч рослого мужчины. Вскоре путники поняли, кто тут потрудился: в ста шагах впереди стадо оленей сосредоточенно чавкало, поедая мясистые листья, один олень от усердия даже уперся передними копытами в серебристый ствол. Животные замерли на мгновение, словно на картинке, и тут же исчезли, не выдав себя ни звуком – ни одна ветка не хрустнула у них под ногами, не зашуршал лист, даже когда они по очереди принялись перепрыгивать через мелкий, но широкий ручей, скованный льдом. Олени приближались к ручью, наклонив головы, высматривая подходящее место для прыжка и приземления, а затем высоко задирали морды и вытягивали шеи так, словно собирались взлететь к верхушкам деревьев.

– Уже недалеко, – промолвила Эрика. Примерно в полумиле залаял пес, за ним другой.

На росчисти стояло шесть хижин, маленьких даже по сравнению с жилищем Фриды, просто круглые шатры, сплетенные из прутьев и накрытые дерном, а под ним – ямы, землянки. Рядом возвышались пять печей для обжига, пять больших, с тонкими стенками пирамид, сложенных из дубовых сучьев и тоже накрытых сверху дерном. Воздух над ними колебался от жара.

Угольщики собрались полукругом на порядочном расстоянии от приезжих, настороженные, готовые вступить в бой или убежать. Они держали в руках топоры и большие ножи, инструменты своего ремесла и в то же время оружие. Говорили они на кельтском наречии Корнуолла, однако считали себя древнее кельтов, и некоторые ученые монахи утверждали, что это последние потомки людей каменного века, которых загнал в тогда еще девственные леса пришедший ему на смену бронзовый век. Они часто переходили с места на место, мгновенно исчезали, почуяв угрозу, кормились мясом птиц и зверей, если удавалось подстрелить их или поймать в ловушку, и продавали уголь, меняли его на любые необходимые товары.