Я стану твоим зеркалом. Избранные интервью Энди Уорхола. 1962-1987 - Энди Уорхол Страница 77

К.Д. Вы бы хотели прожить свою жизнь в режиме ускоренной перемотки? Перемотки вперед? Или перемотки назад?

Э.У. В режиме ускоренной перемотки вперед. Чтобы поскорее с этой жизнью разделаться.

К.Д. На своем веку вы повидали колоссальные перемены. Например, слияние искусства с модой, слияние искусства с бизнесом. Куда, на ваш взгляд, движется искусство?

Э.У. О, думаю, оно превратится в «мода-искусство». Вот куда оно идет.

К.Д. Что бы вы стали делать нестандартно, не так, как все, в своем ток-шоу «Ничего особенного»? Стали бы вы использовать то, что называете «трансмутациями»? Стали бы вы в вашей телепередаче давать вторую жизнь обрезкам, которые остались от каких-то старых вещей?

Э.У. Ну-у, нет. По-моему, люди готовы смотреть на что угодно. Вот я и думаю: если просто направить камеру на что угодно, это будет ничего особенного, а люди будут на это смотреть: все равно как сидят и смотрят в окно или сидят на крыльце. Можно просто смотреть, как что-то проплывает мимо. Я хочу сказать, так можно смотреть много часов подряд.

К.Д. У вас есть чудесная способность – открывать таланты в безвестных людях. Какие свойства характера вы высматриваете?

Э.У. Если любой человек делает что-то непохожее, что-то интересное, проявляет фантазию. По-моему, это выстреливает. И наоборот: если ты начисто лишен воображения, это тоже очень здорово, просто полярная противоположность.

К.Д. Судя по всему, вы никогда не страдали «звездной болезнью». Как вы сохраняете здравый рассудок? Как вы остаетесь цельным человеком?

Э.У. Я просто продолжаю работать… и много летаю. В самолетах я много читаю. У вас бывает возможность почитать в самолете?

К.Д. Если на борту не слишком много народа.

Э.У. А, сейчас же лето, и везде столько народу, верно. Разница очень заметная.

К.Д. Вы – парадокс, составленный из бесконечных комбинаций. Человеческое и мистическое, пассивное и активное, сексуальное и асексуальное, мужское и женское. И все же о вас чаще всего слышишь восхищенные отзывы: вас хвалят за любовь к людям, за терпимость. По-вашему, оказываете ли вы какое-то негативное влияние на кого-либо в вашем окружении?

Э.У. О нет. В негативные вещи я просто не верю. Чего-чего, а этого я не стал бы делать. По-моему, молодые ребята просто замечательные. Мне нравятся все люди.

К.Д. Хотите ли вы донести до мира какую-то мысль? Что-нибудь особенное?

Э.У. Я не могу донести до мира ничего особенного. А хотелось бы. Было бы замечательно, если б я мог. По-моему, развлечения – лучшее, что можно донести до мира. Поэтому мы стараемся смешить людей.

К.Д. Считаете ли вы, что говорить важнее, чем писать?

Э.У. Хотел бы я делать и то, и другое. Но не умею. По-моему, писать – это просто замечательно, а говорить – просто здорово. Мы только что брали интервью у Пэта Уэйна – ну, знаете, сын Джона Уэйна… Бог ты мой, он был такой красивый и такой разговорчивый. Рассказывал такие чудесные истории.

К.Д. Как, по-вашему, сложится судьба печатного слова?

Э.У. Думаю, оно уцелеет. Все время твердят, что оно исчезнет, но пока люди так говорят, печать становится все масштабнее и масштабнее. Издается все больше журналов, пишется все больше книг. Я просто поражаюсь, сколько книг пишется и как мало книг имеют настоящий успех. Но книги пишутся, их тысячи и тысячи.

К.Д. Есть ли у вас любимый поэт?

Э.У. Джон Эшбери и Джерард Маланга. Вы его знаете?

К.Д. Да, я знала, что он с вами дружил. Чем вам не нравится время? Почему вы хотите, чтобы время прошло быстрее, хотя большинство людей боится стремительного бега времени?

Э.У. Чтобы поскорее с ним разделаться.

К.Д. Согласитесь ли вы, что реальность – скорее идея, что она существует не в материальном мире, а в сознании?

Э.У. Наверно, она существует в сознании, и потому на деле реальность у каждого человека своя. Ну, знаете, у каждого своя идея, и каждый человек прав. Когда человек виновен, он одновременно может быть невиновным. Я только что прочел в газете: присяжные сочли одного человека виновным, но судья сумел отменить их вердикт. Я не знал, что так можно. Судья сказал, что человек невиновен, и его освободили.

К.Д. Вы как-то упомянули о пьесе «Борода». Интересно, почему эта конкретная пьеса вселила в вас желание, чтобы все ваши фильмы были такими же красивыми.

Э.У. Ну-у, это пьеса с двумя персонажами, и, по-моему, человек, который ее написал, писал стихи, так что сочетание искусства и поэзии… все совпало, и спектакль был замечательный. Он про Джин Харлоу и знаменитого ковбоя, который был этаким Джеймсом Дином своего времени. Я видел, по-моему, три разных постановки этой пьесы. Вы когда-нибудь видели ее на сцене? Ее собирались экранизировать, но, кажется, так и не экранизировали.

К.Д. А почему бы вам ее не экранизировать?

Э.У. Наверно, стоит. Ой, может быть, по ней все-таки сняли фильм. Не помню.

К.Д. Когда конкурируешь с Голливудом, страдает эстетическая сторона. Мне хотелось бы спросить, как вы отнеслись к этому обстоятельству. Не потому ли вы снова снимаете более камерные фильмы?

Э.У. Мы просто не можем конкурировать с фильмами, у которых пятидесятимиллионный бюджет, так что нам приходится думать в другом направлении. Если ты можешь сделать нечто необычное на небольшой бюджет, ты можешь сделать кое-что большее – снять фильм, который не похож на другие. Мы просто пытаемся снимать так, чтобы ни на кого не походить, потому что с фильмами такого размаха невозможно конкурировать.

К.Д. Вы говорили, что если когда-нибудь сделаете большой фильм, фильм с бюджетом в два-три миллиона долларов, вам будет все равно, придет ли на него хоть один зритель.

Э.У. О, это было бы здорово, правда! Если б я мог просто снимать кино, не испытывая ощущения, что, если зрители не придут, ты потеряешь вложенные деньги и всякое такое. По большому счету, ты не потерял бы никаких денег, потому что платил бы зарплату куче народу. Люди вечно говорят про кампании: мол, кто-то потратил кучу денег, но в действительности масса других людей на этом зарабатывает.