Северный пламень - Михаил Голденков Страница 77

— Во имя Иисуса! — к Кмитичу подъехал молодой лейтенант Вайе. — Не будьте так строги, господин полковник! Это же армия Его Королевского Величества Карла XII!

— Вот именно! — зло сверкнул глазами на лейтенанта Кмитич. — Тем более нужно вести себя достойно! Вот вы зачем здесь? Чтобы выказывать свою силу местным беззащитным крестьянам?

— О нет! — розовощекое лицо белокурого лейтенанта светилось, словно он только что получил капитанский чин. — Неужели я бы сейчас ржавел в своем гарнизоне в Курляндии? Впрочем, господин полковник, часть старших офицеров-остзейцев курляндской армии напротив не захотели уходить от своих очагов на «край света».

— Может, они и правы! — ответил сердито Микола и, пришпорив коня, поскакал в голову обоза.

Ветер шумел в кронах деревьев, ярко светило жаркое летнее солнце, выглядывая из-за серых дождевых облаков, и настроение у всех, кроме Миколы, было хорошее… «Литвинский ворчун», — думал Вайе, глядя вслед темно-синему мундиру Кмитича…

Левенгаупт тоже много ворчал. Он постоянно серчал по поводу того, что Рига осталась без солидного шведского прикрытия, пусть московиты и не планировали нападение на нее… Ну а царь Петр полагал, что шведский генерал, как и король, пойдет к Смоленску (туда из Могилева неожиданно направился сам Карл), и советовал Меньшикову между Копысью и Витебском «поперек той дороги, где иттить» Левенгаупт, послать «легкую партию».

Одни шляхтичи и крестьяне добровольно везли требуемое в обоз Левенгаупта, кто-то вступал в ряды курляндцев добровольцем, другие же, напротив, прятали продовольствие, скрывались сами. Принудительное изъятие контрибуции в Литве проходило с трудом: с арестами саботажников, с допросами… Шведским курляндцам часто приходилось замедлять марш и неоднократно останавливаться, ожидая фуражистов, ожидая отстающих… Очень часто на бездорожье лесных троп застревали пушки… Словно голодный гигантский змей, полз длинный обоз Левенгаупта по земле потомков легендарных лютичей, постоянно требуя пожертвований… Хотя, и это не мог не оценить Кмитич, солдаты строго блюли главное правило: не воровать из обоза, предназначенного солдатам Карла, никаких грабежей и убийств местных жителей…

Веску за веской, город за городом проходили курляндцы по пыльным дорогам Литвы, пока, как по расписанию, с первого дня осени не пошли проливные дожди… Дожди, в принципе, шли с мая до середины июня, но весь август был относительно сухим. И лишь однажды, когда корпус Левенгаупта 9-го августа вступил на литвинскую землю, разразилась страшная буря с молниями и градом, валившая на землю людей и животных. Многими суеверными прибалтами сие было воспринято как предвестие беды…

— Плохо нас приветствует твоя страна, — сказал тогда Левенгаупт Кмитичу…

Миновали столицу ВКЛ Вильну, тихие лесные Лынтупы, Кобельники, зачарованный озерный Мядель… В Довгинове корпус сделал остановку аж на две недели, дожидаясь сбора контрибуции с Менского воеводства да поджидая виленских и прусских купцов с товаром… Затем был второй родной город Кмитича — благополучный и тихий Менск с его обилием храмов всех конфессий и синагог; ограбленный московцами Полоцк с полуразрушенным Софийским собором и с ужасными рассказами о жестокости Петра; почти полностью православно-униатский Витебск… Там, в Витебске, где жители не собирались выплачивать, по их мнению, грабительскую контрибуцию Левенгаупту, генерал приказал арестовать бурмистра и дюжину других важных особ города прямо в Городской ратуше и доставить их в Островно, где витебчанам предъявили ультиматум: либо платите 1000 талеров выкупа, либо расстрел «отцов города»… Жителям пришлось платить… Кмитич так и не смог помешать этой силовой акции… Тут он скорее был даже на стороне Левенгаупта — у горожан были деньги, но они явно жадничали. Впрочем, винить в том Витебск было крайне трудно — с чего бы это им платить проезжему иностранному войску? Но такова была плата за собственного короля, развязавшего эту никому не нужную войну…

— Или вы хотите, чтобы царь Петр сам пришел сюда и все забрал без спроса да пожег? — гневно обращался Кмитич к бурмистру Витебска. — Мы же и вас защищаем, борясь с царем!..

Прошли Березу, Сапескую, Пышню, Лепель, Лукомль, а 10 сентября въехали в Чарею, где простояли несколько дней, собирая контрибуцию. По мокрой глинистой дороге, под струями дождя 17-го сентября вошли в Талачин…

— Микола, — обратился к оршанскому князю Левенгаупт, глядя из-под блестящего от дождевой воды капюшона кожаного плаща, — у вас, кажется, сохранились древние, еще языческие названия месяцев. Как вы называете сентябрь?

— Верасень, генерал!

— Это что значит?

— Разве не видели розовый цвет у болота? Это цветет вереск! Верасень — значит вересковый!

— Ваши предки были большими романтиками, а не прагматиками! — усмехнулось всегда строгое и чисто выбритое лицо генерала из-под мокрого капюшона. — Я бы назвал этот месяц дождевиком!

— Это верно, — также улыбнулся Кмитич, — в верасне льет как из ведра. Но именно осенью вереск дает хороший мед. Вот почему сентябрь — вересковый месяц! Раньше из вереска мед гнали, что-то вроде нынешней крамбамбули, только полезней и не такой пьяный. А сейчас этот рецепт, увы, забыли.

— Ох, да! Вереск не простое растение! Из вереска наши прадеды да прабабки тоже мед готовили, — оживился Левенгаупт, — эдакий темно-желтый терпкий напиток, — усмехнулся Адам, словно сам его пробовал, — в Норвегии реслинг, как называется там вереск, считается национальным цветком.

— А вы, Адам, норвежец?

— Черт ногу сломает, кто я! — улыбнулся генерал. — Дед был норвежец, мать — шведка, отец — немец, но у матери, в свою очередь, были в роду и датчане, и немцы, и…

— О! — засмеялся Кмитич, прерывая генерала. — Не продолжайте, герр Адам! Я уже запутался! Да вы не расстраивайтесь, генерал! Скоро кастрычник, в кастрычнике сразу начнется Бабье лето!

— Спасибо, успокоили!.. Однако если честно, то прямо могу сказать, что беспорядок при нашем следовании в войсках все же более скверный, чем ваша сентябрьская погода…

И это была сущая правда. Отношения между графом Левенгауптом и некоторыми его офицерами также не складывались. В частности со строптивым помощником генерал-майором Стакельбергом. Левенгаупт упрекал, что Стакельберг затягивает его в силки, подрывая доверие войск, жалел, что дал «пылкому» своевольнику много свободы, и огорчался, что «завистники» (в их числе был и Стакельберг) донесли королю о выколачивании из местных жителей чрезмерных контрибуций (тут руку к жалобе приложил и Микола Кмитич). Впрочем, когда колонны, ведомые Стакельбергом, отстали и 18 августа Левенгаупт не обнаружил их в Долгинове (в восьмидесяти верстах к северу от Менска), то генерал сильно забеспокоился, что отставшие полки разбиты московитянами. Однако выяснилось, что Стакельберг всего-лишь удалился на пятьдесят верст к северо-востоку, чтобы «не околеть с голода», и даже не знал, где находятся его собственные четыре полка…