Одиссея батьки Махно - Сергей Мосияш Страница 72

— Тьфу, — сплюнул Махно. — Гости на гости — хозяин в радости. Зачем хоть пожаловал, не знаешь?

— Там скажет. Торопись.

Из Мариуполя, прицепив к паровозу один классный вагон, Махно с адъютантами и охраной отъехал на Волноваху, приказав машинисту «жать на все педали». В Волновахе заскочил в штаб к Белашу.

— Что новенького, Виктор?

— Всё то же. Ждёт тебя на перроне.

— Кто его встречал?

— Мария Никифорова.

— Час от часу не легче, она ему там намолотит о своих подвигах, что её в бой не пускают. Ведь только что Антонов-Овсеенко был, и вдруг эта шишка. Тут что-то неспроста, Виктор.

— Конечно. Он чрезвычайный уполномоченный Совета Труда и Обороны, Антонов перед ним поди навытяжку.

— Есть слух, Голик докладывал, что было специальное совещание ЦК РКП(б) и на нём принято предложение Троцкого о ликвидации нашего командного состава, ясно в первую голову меня. Уж не поэтому ли зачастили к нам высокие гости?

— Вполне возможно. Тебе надо быть осторожным.

— Ещё Александровские большевики пакостят, доносят такие выдумки о нас в верха, что удивляюсь, откуда у них столько фантазии. Подозреваю, что исполняют чей-то заказ. Того же Троцкого, например. Как воевать после этого? А? Виктор?

— Ты давай отправляйся. Он же на перроне всё ещё. Вот захвати сводку по всем фронтам, дорогой ознакомишься. Закинь Каменеву словцо о дивизии, Нестор. Вон у Григорьева уже дивизия. А у нас по количеству личного состава и на две хватит, а всё бригадой числимся.

— Хорошо. Если будет момент.

В пути Махно перечитал сводку с фронтов. Из того, что на Маныче, в сущности, в одно время со Шкуро деникинцы атаковали Красную Армию и сильно её потеснили, заключил: «Деникин, кажется, начинает серьёзную кампанию». Несколько задело самолюбие Нестора сообщение, что в Крыму, под командой Дыбенко, образована Крымская армия: «Вот уж Павел командарм, а у меня в три раза больше бойцов, а я всё ещё в комбригах обретаюсь. За ребят обидно, мне-то всё равно». Лукавил Нестор Иванович, даже перед собой лукавил. Конечно, обидно было, что держал фронт протяжённостью 135 километров, командовал уже 11-ю полками, а вместо благодарности инспекции одна за другой и подозрительная возня наверху. Он не знал, что в кармане у Каменева была ленинская телеграмма, в которой говорилось: «С войсками Махно временно, пока не взят Ростов, надо быть дипломатичнее». Махно нутром чуял эту «временность» союза с большевиками.

Перед прибытием на станцию Гуляйполе Махно подтянул ремень, проверил кобуру пистолета, поправил генеральскую саблю, надел белую папаху.

— Ну как, Петя? — спросил адъютанта.

— Отлично, батька, накинь ещё и бурку для солидности.

— На улице май.

— Ну и что? Поедешь в открытой машине, продует, ещё и простынешь. Тебе только этого не хватало.

Знал Лютый, что у Нестора одно лёгкое, что беречься ему от простуд край надо.

Вышел, встал на подножку. Машинист угодил батьке, остановил вагон так, что подножка оказалась почти напротив начальства. Махно легко соскочил на платформу, подошёл к Каменеву, приложил руку к папахе:

— Комбриг Махно прибыл с фронта.

— Здравствуйте, товарищ Махно, — протянул Каменев руку для пожатия. — Опять Шкуро?

— Так точно.

— Ну, с победой вас, кажется?

— Спасибо.

— А мы вас заждались. Уже и чай пили. Знакомьтесь, это товарищ Ворошилов, ваш будущий командарм.

— А что со Скачко?

— Скачко отправлен на подпольную работу в Дагестан. Там он будет нужнее.

«Съели мужика, — подумал Нестор, внимательно взглянув на Ворошилова. — Каков-то этот будет?» Тот улыбнулся в ответ и даже подмигнул, мол, сработаемся.

Озеров прислал два открытых легковых автомобиля. Махно с Каменевым и адъютантами сели в передний, во вторую — Ворошилов и другие члены экспедиции.

Автомобили выехали в поле, Махно, указав на высокое дерево у дороги, сообщил Каменеву:

— Вот на нём я повесил белогвардейского полковника.

Сзади за автомобилями, всё более и более отставая, ехала в тачанке Мария Никифорова. Каменев спросил:

— Нестор Иванович, почему вы Никифорову не пускаете в штаб?

— Нечего ей там делать, — поморщился Махно. — Женское дело — милосердие, школы, дети. Пусть этим и занимается.

Гуляйполе встретило их белопенным цветением садов. Машины подкатили к штабу, там для встречи уже был выстроен караульный батальон и духовой оркестр. Всё повторилось как и при приезде Антонова-Овсеенко: «Интернационал», смотр и наконец митинг, на котором первым с приветственным словом обратился к гостям Махно... Он благодарил, что наконец-то Красная Армия приходит им на помощь, что вместе с ней повстанцы разобьют белогвардейскую гидру.

После этого он предоставил слово посланцу товарища Ленина Льву Борисовичу Каменеву.

От имени Советского правительства тот поприветствовал «доблестных повстанцев, сумевших сбросить с себя чужеземное иго, гнёт помещиков и белых генералов, и выразил надежду, что вместе с Красной Армией бойцы Махно будут бороться до полного торжества дела рабочих и крестьян».

После митинга все направились в штаб знакомиться с отделами. Ворошилов спросил Озерова:

— Вы давно у Махно?

— Нет. С марта назначен сюда комдивом Дыбенко.

— А до этого где были?

— На Северном Кавказе помощником военкома.

— А до революции?

— Служил в армии штабс-капитаном.

— Ну вот, как человек военный, что вы можете сказать о бригаде? Разумеется, с военной точки зрения.

— Дерутся полки хорошо, ничего худого сказать не могу.

— Ну а как дисциплина?

— Смотря в каком полку.

— Ну а у кого лучше?

— У Куриленки.

— Где он сейчас?

— В Мариуполе. Он его и брал. И потом, дисциплина во многом зависит от оружия и даже формы. Если б все бойцы были одеты в единую форму да каждый имел бы винтовку. А то кто в чём, а винтовка одна на четверых. О какой дисциплине тут можно говорить?

— А что вам ещё мешает?

— Честно? — спросил Озеров, внимательно следя за глазами собеседника.

— Разумеется, честно.

— Чека, товарищ Ворошилов. Чекисты, призванные бороться с контрреволюцией, сами же её создают.

— Это каким же образом? — прищурился Ворошилов.

— Неправомочными арестами и бессудными расстрелами невинных людей.

— Так уж и невинных?

— Да, были случаи расстрела наших бойцов, лечившихся после ранения дома. Им обычно инкриминировалось дезертирство.