Преступление и наказание в России раннего Нового времени - Нэнси Шилдс Коллман Страница 72

И истцы, и ответчики могли подать челобитную напрямую царю, если они чувствовали, что в решении дела была замешана коррупция; это право гарантирует еще законодательство XVI века. Тульский посадский человек в 1667 году отважно утверждал, что его неприятель из земляков сговорился с двумя судьями Разбойного приказа, чтобы вызвать его по сфабрикованному уголовному делу; сам же он утверждал, что дело не было уголовным. Ответ приказа в данном случае был быстрым, но совсем не по вкусу челобитчика, возможно, из-за высокого статуса обвиненных им судей: боярина В.С. Волынского и стольника В.Ф. Извольского. Дело передали в Разряд, и тот вынес решение против посадского, да еще и приговорил его к компенсации бесчестья обвиненным судьям. Иногда челобитчики просто выражали несогласие с приговором. Так, в 1647 году один ливенец протестовал против необходимости платить чрезмерные, по его мнению, пени, за то, что его крестьяне убили другого человека. Петр I подтвердил эту традицию апелляции, разрешив (в 1699 и 1700 годах) подавать жалобы на несправедливо решенные дела напрямую царю ^[458].

Истцы иногда вклинивались в середине процесса, в некоторой степени смешивая разные аспекты права апелляции. Так, белозерский священник, в 1691 году обвинивший посадского человека в избиении, бил челом о передаче дела, когда уже начались допросы. Он утверждал, что опрошенные воеводой свидетели (тот вел дело в инквизиционном формате) были расположены против него, как если бы процесс шел по состязательной схеме, в которой допускался отвод свидетелей. Не смутившись таким смешением жанров, ответственный приказ (Дворцовый судный) принял дело, в том числе освидетельствование ран, приказы о приводе обвиняемого и свидетелей, расспросные речи и поручные записи, а затем вынес решение в пользу истца ^[459].

Кроме того, стороны часто вступали в действие, для того чтобы поторопить ход разбирательства. Это соответствует праву, дарованному как минимум губными грамотами 1555 года – «исцы… учнут бити челом и на пытку просить – и старостам тех людей… велеть пытати», но, кажется, противоречит направленности розыскного процесса на то, чтобы обеспечить судье контроль над ходом дела ^[460]. Тем не менее такие примеры встречаются довольно часто. Распространен был запрос на применение пытки; видимо, стороны предвосхищали то, что дьяки предписывали в качестве следующего этапа расследования, или они сами верили, подобно судебной системе, в эффективность этой процедуры; а может быть, и то и другое. Мы встречаем требование пытки в сибирском «убойственном» деле 1644 года и в делах 1687 и 1689 годов. Стороны могли делать и другие запросы; так, в 1647 году сын боярский бил челом, чтобы местный губной староста выслал запись повального обыска в Москву, так как дело лежало без движения уже больше двух лет. В 1673 году брат убитого человека подал прошение о проведении повального обыска. Господин убитого крестьянина в 1680 году сообщал, что расследование застопорилось на стадии очных ставок, и просил о его возобновлении ^[461]. Иногда истцы сами предлагали вердикт. В частности, помещик, крестьяне которого были обвинены в измене, бил челом в 1629 году, уже под конец обширного дела, чтобы их отправили в ссылку. Это вмешательство, похоже, побудило суд завершить дело. Сходным образом в 1686 году муж обратился в суд с просьбой о вынесении обвинительного приговора его жене в деле о ее развратном поведении, поскольку она была известна вольностью нравов ^[462].

Общины и корпорации могли подавать в Москву и коллективные челобитные. Например, когда женщину в 1647 году обвинили в убийстве мужа, восемь детей боярских из ее города отправились в столицу на ее защиту; они объясняли, что ее вынудило действовать таким образом ужасное обращение покойника. В Москве приняли это к рассмотрению и в итоге смягчили ей приговор. В сходном проявлении волюнтаризма белевские казаки в 1688 году послали представителя в Москву заявить протест по имущественному налогу. Но это обращение было встречено безо всякого сочувствия – Разряд решил, что казак виновен в бегстве со службы. Тот с упорством снова подал челобитную о налогах и снова ничего не добился. За уход со службы его велели бить батогами и отослать домой ^[463].

Как мы отмечали выше, стороны часто шли на мировое соглашение, даже когда это не разрешалось уголовным законодательством; подобный запрет отражал «тройственные» принципы правовой системы, а возможно, и воздействие теории римского права, ставившей букву закона выше субъективных условий ^[464]. И в Европе, и в Русском государстве потребовались столетия, чтобы вкус к «власти закона» сумел прочно привиться; стремление решать дела миром – как по прагматическим, так и по моральным причинам – наблюдалось во многих архаических (и даже современных) сообществах. Все стремились избежать расходов, вражды и превратностей судебного разбирательства – и семья, и община подталкивали ссорящихся к примирению. В правовой практике Европы раннего Нового времени, даже там, где римское право начинало возрождаться – в Англии и Испании, – законы побуждали судей начинать с предложения о примирении; французских судей XVI века инструктировали принимать мировые соглашения даже в случаях, когда закон запрещал это. Б. Ленман и Дж. Паркер, изучая постепенный переход европейского права ко все более современным, более буквальным формулировкам, пишут тем не менее, что на практике до суда доходили лишь самые ожесточенные споры, «которые либо становились слишком важными для сторон, либо им оказывалось слишком сложно решить их любым другим путем» ^[465]. В раннее Новое время суды в Европе и в России находились в ситуации конфликта между властью закона и народными представлениями о правосудии. В рассмотренных нами делах, даже когда, по мнению судебных властей, дело затрагивало государственный интерес, как в случаях с убийствами, некоторым удавалось добиться мировой.