Преступление и наказание в России раннего Нового времени - Нэнси Шилдс Коллман Страница 70

Воеводы обращались в центр, когда им не хватало собственных знаний. Так, в деле 1635 года на Белоозере розыск и пытка обеспечили признания трех человек в предумышленном убийстве. Но вскоре воеводу завалили сообщениями об огромных суммах долгов, оставленных убийцами. Не желая в таких обстоятельствах прибегать к смертной казни, воевода запросил совета в Разбойном приказе. Там подтвердили обвинительный приговор и приказали воеводе счесть долги и пени; он должен был обеспечить выплату компенсации вдове убитого, но остальные долги оставить без внимания. В 1656 году воевода временно завоеванного Вильно посчитал себя вправе расследовать убийство, принять решение о виновности обвиняемого и приговорить его к повешению. Но когда с ходатайством за него обратилась городская община, указывая, что он не был раньше замешан в тяжких преступлениях, воевода написал об этом в Москву, где поддержали смягчение приговора ^[443].

Законы специально предписывают судьям обращаться к вышестоящим органам в третьем типе таких случаев – когда судья не может решить запутанного «спорного дела». Если и приказу не удается помочь, то решение передается царю и боярам ^[444]. Котошихин, чье изложение придворной политики соответствует картине, рисуемой Соборным уложением, описывает подобное движение трудных дел по инстанциям. О том же говорят и некоторые указы: в 1675 году указ требовал, чтобы дела сидельцев, уже долгое время заключенных в тюрьму, были решены, «а которых больших дел вершить и колодников свобожать не мочно», о том докладывать царю. То же требование видим и в наказе сыщику, направленному в 1683 году в Казань. В некоторых воеводских наказах конца века единственной причиной обращаться к центральной власти за вынесением приговора назван случай, когда воеводы не могут найти соответствующих делу законов ^[445].

В некоторых делах одновременно проявляется возможность обращения наверх и стремление центра обеспечить самостоятельность судей. В 1693 году в Севске двое детей боярских били челом на солдата в убийстве их брата, но натолкнулись на встречный иск в том, что они взяли правосудие в свои руки, преследовали убийцу, а когда не смогли его поймать, избили его жену и двух братьев, один из которых от этого скончался. Не зная, что с этим делать, судья просил помощи. Из Разряда его заверили, что он может сам вынести решение, а если это окажется невозможным, то передать дело на усмотрение царя ^[446]. Сходным образом в 1669 году переяславль-рязанский губной староста отправил в Москву расспросные речи по делу о конской краже, но приказ потребовал от него действовать самостоятельно, не посылая ответчиков в Москву, и принять решение «по нашему, [великого] государя, указу и по Уложенью и по грацким законом безволокитно». Затем ему следовало уведомить Москву об исходе дела. В 1682 году Разбойный приказ велел кадомскому воеводе закончить дело, лежавшее без движения с 1675 года из-за нераспорядительности темниковских воевод. Воеводе следовало получить документы по делу и обвиняемых у нерадивого воеводы, завершить расследование и «указ учинить [то есть вынести приговор. – Примеч. авт.] по указу великого государя и по Соборному Уложенью и по грацким законом и по новым статьям [1669 год. – Примеч. авт.], чево хто доведетца» ^[447].

Часто судьям требовалась помощь в толковании законов. Например, в 1656 году женщину нашли виновной в убийстве мужа, но свекор попросил о решении дела миром, простив ее и ища для нее милости. Севский воевода запросил в Разряде, как поступить с этим делом. Разрядные судьи, в свою очередь, обратились к царю, обозначив при этом, что в Уложении специально оговорена казнь погребением заживо для жены, убившей мужа, даже если родичи будут умолять о милости. Сходным образом в 1676 году белевский воевода представил в Разряд дело о краже из казны; в приказе воеводе объяснили, что именно нужно спрашивать у обвиняемого на пытке. В то же время память была послана в Разбойный приказ о разъяснении тонкого места в законодательстве: в Уложении не нашлось релевантных норм о наказании за кражу из царской казны, применять ли закон о разбое? Разбойный приказ вынес этот вопрос на рассмотрение царя, и от его имени боярская комиссия постановила, что наказание за татьбу является в данном случае подходящим ^[448]. Во всех приведенных случаях приказы поддерживали самостоятельность местных судов.

Как показывает последнее дело, бояре и царь являлись высшей инстанцией, к которой могли обращаться судьи. В 1686 году яренский воевода представил трудное дело на рассмотрение Новгородской четверти. Человек признался в убийстве, но утверждал, что некто подстрекал его к совершению преступления. Приказ обратился по этому делу к царям-соправителям и царевне Софье, указывая, что и Соборное уложение, и Новоуказные статьи 1669 года предписывают за предумышленное убийство смертную казнь, а последние конкретизируют, что это должно быть отсечение головы. Цари и Софья передали дело боярам, которые решили, что убийцу следует казнить (не сказано, каким способом) там же в Яренске ^[449].

Но с убийствами судьи проявляли бóльшую осторожность, как мы видим по делу 1655 года в Вильно. Воевода арестовал, допросил и нашел виновными нескольких крестьян, застреливших на дороге его посыльщиков. Он тут же предал смерти трех из них «для устрашения», а об остальных послал запрос в Москву; та приказала их тоже повесить. В делах об убийстве судьи часто стремились получить подтверждение своим решениям у центральной власти. Когда воеводы самостоятельно вели процесс, часто доходя и до пытки, они все результаты расследования отсылали в Москву, чтобы там вынесли окончательный вердикт. Так поступали даже администраторы таких отдаленных мест, как сибирские города, невзирая на инструкции управлять самостоятельно ^[450]. Это неудивительно: человекоубийство было высшей точкой для судебной системы, если не считать государственных преступлений, а смертная казнь являлась слишком решительной мерой, и, наверное, воеводы были правы, пытаясь спихнуть с себя ответственность. Центральная власть не всегда отклоняла запросы воевод; часто, наоборот, она утверждала свой контроль, беря решение дела в свои руки и требуя от местных управителей отчета об исполнении приговора ^[451]. Судьи охотно пользовались своей самостоятельностью в делах, требующих телесного наказания, а иногда и смертной казни, но их неуверенность в правомерности применения последней в значительном числе случаев позволяет сделать вывод о наличии некоторой напряженности, характерной для такого типа централизованного государства.