Когда мы были чужие - Памела Шоневальдт Страница 7

Когда я добралась до Пескассероли, моя тень съежилась и превратилась в небольшое пятно. У городских ворот я нашла прохладное место и остановилась передохнуть, а улицы, прежде хорошо знакомые, высовывали длинные узкие языки и дразнились: «Девушка с гор, если ты и сейчас так напугана, как же ты попадешь в Америку?»

Перебирая четки, чтобы успокоиться, я обнаружила приятную вещь: улицы были почти пусты. Жены торговцев, должно быть, отдыхали в прохладных комнатах с плотными занавесками, меж тем как их мужья плавились от жары в магазинчиках и рыночных палатках. Так что, может, никто и не станет, указывая на мой дорожный мешок, спрашивать с дурацкой ухмылкой, уж не собралась ли я уйти в монастырь, как сестра Филомена.

Я пересекла площадь, и лишь двое нищих лениво наблюдали, как я набираю воду в кожаную флягу. Это вошло в устойчивую привычку, брать воду про запас. Когда мы были маленькие, Карло прошел мимо горного ручья, не напившись. «Идиот! — воскликнул отец, — следующий ручей, может, пересох. — И, не переведя дух, велел: — Ирма, и ты пей».

Помыв лицо и руки, я подняла глаза и увидела Опи. Похоже на коричневый колпак на макушке горы, подумала я. Неровная линия гор и деревьев на мгновение показалась мне толпой моих близких: отец, Дзия, Ассунта, жена мэра, отец Ансельмо, даже Габриэль и мальчишка-пастух — все там, кроме меня. «Ирма вышила ее перед отъездом», возможно скажут наши женщины, разглядывая мою напрестольную пелену, когда увидят ее в воскресенье, но потом разговор перейдет на другое: цены на шерсть, захворавший младенец, волк, что таскает овец — надо поскорей устроить на него облаву. Отец редко говорил о маме после ее смерти и наверняка не станет говорить обо мне. Меня пробрала дрожь, но тут я поймала мутный взгляд нищего, вяло устремленный мне в лицо. Иди, сказала я себе. Шевели ногами. И отломила бродяге хлеба.

— Благослови Господь, синьорина, доброго вам пути.

За городскими стенами дорога заворачивала на юг, уводя меня от Опи, как мы уводили ягнят от кормящих маток. Чтобы не оглядываться назад, я смотрела на сосновые иголки, вдавленные в утрамбованную землю, на стрекоз и пригорки с колючими кустиками ежевики — ягоды созреют, когда я буду уже далеко отсюда. Глазела на облака, но видела их не целиком, как у нас с гор, а только белые клочки сквозь густую листву. Фляга колотила меня по плечу, а мешочек с деньгами бился в такт шагам на груди. Я думала о швах и стежках, о своем катехизисе, только не о доме.

Час спустя я поравнялась с седым мужчиной, чинившим повозку на обочине. Наверное, странствующий торговец — в повозке аккуратно уложена медная утварь, котелки, сковородки и кувшины. В тенечке у дерева стоял на привязи рыжий приземистый конек.

— Спицу заменить? — задумчиво спросил у него мужчина. — Хорошая мысль, Россо. Ты умный парень.

Мой отец даже с людьми никогда так по-доброму не говорит.

У торговца лоб блестел от пота, и я предложила ему воды. Он отхлебнул, поглядел на меня, и когда я кивнула, сделал еще глоток, а потом вытер горлышко чистой тряпицей.

— Сердечно вас благодарю. Это ровно то, что мне было нужно.

У него был длинный нос клином, лучики морщин по всему лицу, широкая улыбка и добрые глаза.

— Меня зовут Аттилио. Это вот мой приятель Россо. Мы направляемся в Неаполь. А вы, синьорина..? — вежливо спросил он.

У меня тут же пересохло во рту. Для городских, конечно, нет ничего необычного в таком вопросе, но у нас все знают друг друга по именам, да и вообще знают, как облупленных.

— Ирма Витале, — с трудом выговорила я. — Дочь Эрнесто Витале. Из Опи.

— Опи? Ах да, к северу отсюда, верно? Слишком маленькое местечко для моей торговли. Но, — быстро добавил он, — я уверен, это замечательный городок.

Я кивнула. Скоро и про Пескассероли никто из встречных знать не будет. На меня станут таращиться, как мы в Опи на африканского фокусника, наугад забредшего в нашу глушь. Дети подначивали друг дружку дотронуться до его густых курчавых волос, а Карло спросил у мамы, зачем ему сожгли кожу дочерна.

— Так вы, Ирма, наверное, в Америку направляетесь? — На лице у меня это, что ли, написано? — Я просто предположил, — торопливо пояснил он, — мы видим все больше людей, собравшихся туда, даже целыми семьями идут.

— Но не из Опи. Мой брат уехал, а больше никто.

Аттилио нагнулся и принялся дальше чинить повозку.

— Что же, есть и такие места, — заметил он.

Я спросила, далеко ли до Неаполя, и он мельком глянул на мои башмаки и дорожный мешок.

— В хорошую погоду мужчина дойдет пешком за пять дней. Но одинокой женщине лучше найти себе попутчиков. А можно сесть на поезд.

Карло рассказывал мне про длинные железные коробки на железных колесах, которые движутся быстрее любой упряжки. Люди набиваются туда битком, если у них нет денег ехать первым классом, в отдельных помещениях.

Аттилио откашлялся.

— Синьорина, вы можете поехать с нами. Вы легонькая. Россо крепкий малый, а я буду рад компании.

Да, это правда, странствующие торговцы нередко бесплатно подвозят попутчиков, чтобы было с кем поболтать. Даже почтенные матроны принимают такие предложения. Они садятся назад, и никто не сплетничает потом на их счет. А как иначе женщине, если у нее нет лошади, добраться до рынка? Аттилио, похоже, честный человек. Он вежлив со мной и добродушен с Россо. Неспешно чинит повозку, чтобы я могла как следует разглядеть его. Он хороший. Я знала это также точно, как знала, сколько шерсти даст овца, или на сколько стежков хватит нитки. И все же не стоит оставаться в долгу за любезность у незнакомца. Я видела, что его жилет и рубашка кое-где порвались.

— Я зашью вашу одежду, если вы довезете меня до Неаполя.

— В этом нет нужды, синьорина. Меня и самого много раз подвозили разные люди, пока я не купил Россо. Теперь моя очередь.

— Я могу сделать вышивку для вашей жены, если хотите, — что-то неуловимо выдавало в нем женатого человека, в медальоне на груди он наверняка хранит ее портрет. Я достала из узелка фартук, который вышила для мамы, когда она болела. На льняном полотне цвели желтые маки и шиповник. Мама придирчиво осматривала каждый цветок, пока у нее еще были силы. «Разве маки так держат головки?» Я переделала лепестки, обратив чашечки к солнцу. «И как же он сможет раскрыться?» — спросила она, увидев первый розовый бутон. Незадолго перед смертью она ощупала вышивку ослабевшими пальцами и поднесла к лицу. «Розами пахнет», — прошептала она и заснула с фартуком в руках.