Салтыков - Сергей Мосияш Страница 69

— Ничего себе, мелочи, — ворчал Салтыков. — В Петербурге забывают слова Петра Великого, что деньги есть артерии войны. Где эти триста пятьдесят тысяч?

Дабы скорее погасить долги по содержанию армии, был подключен и кенигсбергский губернатор барон Корф, которому велено все силы приложить, чтобы находящиеся в пути суммы скорее армии доставить.

Более того, Конференция уполномочила Салтыкова взять кредит у банкиров Риокура в Варшаве или Цимана в сумме до полумиллиона рублей.

— Все это надо было зимой делать, — пенял Фермору фельдмаршал. — А ныне вместо марша мы сушим сухари да деньги ждем.

— Я со дня на день ждал вашего возвращения, Петр Семенович, — оправдывался Фермор. — А вы едва ль не четыре месяца отсутствовали.

— Не своей охотой, Вилим Вилимович. Держали. А вот за ваше упущение мне первый кнут грядет.

В одной из первых своих реляций в Петербург фельдмаршал, как на грех, похвалился, что нашел армию в наилучшем состоянии, чем прежде: кони откормлены, телеги и лафеты отремонтированы. И теперь в каждом рескрипте из Петербурга Слышались упреки, мол, раз армия хороша, то где ж победы?

Огорчало Салтыкова и дезертирство, происходившее едва ли не каждый день — по два-три-пять человек. И солдаты при расспросах валили все на безденежье:

— Платили б аккуратно, кто б побежал?

Петр Семенович, будучи человеком совестливым, любившим солдат и пользующийся их ответной любовью, от всех этих неурядиц и беспокойств потерял сон.

Ночью, забравшись в свой шатер, он долго не мог уснуть. Рядом храпел денщик, а фельдмаршал моргал глазами, пялился в темноту и подчас завидовал ему: «Эк разливается Прошка. Добро. Никаких тебе забот. Вот уж истина: отчего солдат гладок — наелся да на бок».

Кроме того, ожидался подход третьей дивизии Румянцева. Однажды прибыл к Салтыкову генерал Чернышев, привез бумагу с отпечатанным текстом.

— Вот пожалуйста, ваше сиятельство.

— Что это?

— Манифест принца Генриха, во множестве раскиданный по полкам.

— Что он там пишет?

— Читайте, сами убедитесь.

Прусский принц Генрих сообщал, что он скоро придет в Польшу освобождать ее из-под гнета русских, что он прогонит их за Вислу, что разобьет русскую армию, и предлагал русским солдатам для спасения своих жизней переходить на его сторону, где их ждет сытный стол и хорошее денежное содержание.

— Вот сукин сын, — проворчал фельдмаршал. — Знает, по какому месту бить.

— А что, если он действительно явится сюда, Петр Семенович?

— Как он может явиться, если он сейчас в двух переходах от Бреславля. Это мне только что Лаудон сообщил. Да если и явится он, побоится с нами связываться. Другое дело, если пройдется по нашим тылам и разорит наши магазины и пути перережет. Этим манифестом он припугивает наших солдат.

— Не шибко-то их этим испугаешь, — засмеялся Чернышев. — Они уже мнут эти манифесты, говоря, мол, славная бумага в нужник сходить.

— Ну, наш солдат знает, кто чего стоит, — улыбнулся Салтыков. — Наших воробьев на мякине не проведешь. Идем в Силезию, Захар Григорьевич, там и повидаемся с принцем Генрихом. Лаудон уже ждет нас.

Армия двинулась на юг в направлении на Бреславль — столицу Силезии. Вперед поскакали казаки бригадира Краснощекова, Перфильева, Денисова, разведывая для армии путь и уничтожая малые отряды врага, если таковые рисковали им попадаться. И заодно время от времени доставляя главнокомандующему «языков» для допросов.

Представил однажды фельдмаршалу прусского капрала и посланец Денисова:

— Ваше-ство, вот от полковника Денисова вам для гуторки подарок, — доложил бородач.

— Прохор, налей чарку казаку за подарок.

Казак выпил, крякнул, отер усы.

— Премного благодарны вам, ваше-ство.

— Передай Денисову, братец, что я доволен подарком. А тебе вот рубль за старание.

— Рад стараться, ваше-ство, — расцвел в улыбке казак.

На допросе капрал показал, что принц Генрих находится в Силезии у города Лигница и в Польшу не собирается, но для вреда русским шлет туда малые партии. Когда ему показали манифест Генриха, он сказал, что и им давали такие бумаги с приказанием разбрасывать в лагерях противника и на пути его следования.

— Ты знаешь, что в этой бумаге написано? — спросил Салтыков.

— Нет. Это же по-русски писано. А я вашего языка не знаю.

— Что собирается предпринять принц в ближайшее время?

— Он ждет короля, чтобы вместе разгромить австрийцев.

— Но австрийцы недавно разбили корпус Фуке, — сказал Салтыков. — Ты слышал об этом?

— Нет. Я этого не знаю.

— Еще бы. Если б случилось наоборот, то принц позаботился бы, чтоб об этом узнали все. Ваш генерал Фуке в плену, для него война кончилась, как и для вас, капрал.

— Вы меня расстреляете?

— С какой стати? Ты сгодишься для размена, братец. Скажи откровенно, ты не соврал насчет короля?

— Нет, ваше сиятельство, клянусь святой Марией.

Вечером фельдмаршал пригласил к себе генералов и сообщил им о сведениях, полученных от капрала.

— Если король и принц соединятся, то нам грядет, братцы, еще один Кунерсдорф, а то что и похуже.

— Ну и что, — сказал Румянцев, — на то нас и вооружали, чтобы драться.

— Видишь ли, Петр Александрович, государыня при аудиенции просила меня избегать подобных кровопролитий. Она промолчала, но я понял, что она имела в виду: теперь очередь союзников тряхнуть своим оружием.

— Вот потому война никак не кончится, — заметил Панин. — Они надеются на нас, мы — на них. А король вертится змеей между нами и кусает то одного, то другого.

— После Кунерсдорфа нас он еще не кусал. Боится, — сказал Румянцев.

— Как же не кусал, Петр Александрович? А от Кольберга наших так шуганул, что бедный Пальмбах до Вислы бежал без оглядки.

Посовещавшись, все же решили продолжать движение в Силезию, дабы соединиться с Лаудоном. С ним повезло при Кунерсдорфе, авось и сейчас повезет, это — не Даун, умеющий так «спешить» на помощь союзникам, что опоздание к бою стало его главной привычкой.

И несмотря на просьбу императрицы «утеплить» взаимоотношения с австрийским фельдмаршалом, Салтыков никак не мог перебороть в себе неприязнь к Дауну, так мелко и подло обманувшего его в прошлую кампанию. Впрочем, не любили его и другие русские генералы, обозначая румянцевской краткой аттестацией: «Трепло!»

Дауну, конечно, плевать было на все это, ему — фавориту императрицы-королевы Марии Терезии — всегда обеспечено главное командование над австрийским войском и заведомое прощение всех конфузий и потерь.