Теофил Норт - Торнтон Уайлдер Страница 55

— Она красивее меня?

— Нет.

— Барсук?

— Барсук!

— БАРСУК?

— БАРСУК!.. Она очень хорошенькая женщина. Вы очень красивая женщина. Я иду звать миссис Каммингс.

— Постойте! Вы ужинаете почти каждый четверг с моим мужем и мисс Демулен в «Мюнхингер Кинге»?

— Нет. Ни разу. Объясните, пожалуйста, в чем дело.

— Я получила два анонимных письма.

— Майра! Вы их тут же порвали.

— Нет. — Она подняла со стола книгу — под ней лежали два конверта.

— Мне стыдно за вас… На земле — а особенно в таком месте, как Ньюпорт, — нас окружают люди, чьи мысли заняты ненавистью, завистью и злобой. Время от времени они принимаются писать анонимные письма. Говорят, это вспыхивает и затухает, как эпидемия гриппа. Вам надо было разорвать их на мелкие клочки не читая — и забыть о них. Там сказано, что я ужинаю с этими особами в «Мюнхингер Кинге»?

— Да.

— Вот вам образчик лжи, которой полны анонимные письма.

— Прочтите их. Прочтите, пожалуйста.

Я рассудил про себя: «Черт с ним, завтра все равно уволюсь».

Я внимательно рассмотрел конверты. Потом пробежал письма: читаю я быстро. Закончив второе, я рассмеялся.

— Майра, все анонимные письма подписаны либо «Другом», либо «Вашим доброжелателем». — Она заплакала. — Майра, барсуки не плачут, если им больше одиннадцати.

— Извините.

— Много лет назад, Майра, я решил стать сыщиком. Если мальчик честолюбив, так уж честолюбив. Я прочел все специальные руководства — серьезные, мрачные учебники. И помню, что любое анонимное письмо дает двадцать одну верную «ниточку» к автору. Позвольте мне взять эти письма, и за две недели я найду автора и выгоню его — или ее — из города.

— Теофил, но, может быть, он или она правы. Может быть, мой муж любит мисс Демулен. Может быть, у моего ребенка уже нет отца. Тогда мне лучше умереть. Потому что я люблю мужа больше всех на свете.

— Барсуки не плачут, Майра, — они дерутся. Они умные, они храбрые, и они защищают то, что у них есть. А еще у них есть одно свойство, которого я не вижу в вас.

Она смотрела на меня в смятении.

— Какое?

— Они — как выдры. У них есть чувство юмора. Они склонны к веселью и озорству.

— Нет, Теофил, у меня это тоже было. Но последнее время — слишком много болезней, одиночества и скуки. Верите, отец называл меня «чертенком». Ах, Теофил, обнимите меня.

Я, смеясь, сжал ее руку и сказал:

— Ни в коем случае!.. А теперь обещайте мне, что на неделю забудете эту несчастную историю… Барсук всегда умеет поймать змею. Можно я позову миссис Каммингс?.. Миссис Каммингс, пора заниматься. Миссис Каммингс, вы прекрасный друг, и вы должны знать, о чем мы говорили. До миссис Грэнберри дошла отвратительная сплетня. Я сказал ей, что сплетня не минует ни одного умного, красивого, богатого человека. Разве я не прав?

— Ох, мистер Норт, вы совершенно правы.

Само собой, весь этот разговор насчет двадцати одной ниточки был обыкновенным очковтирательством. Пробежав письмо, я выяснил, что мистер Грэнберри каждый четверг ужинает с мадемуазель Демулен в одном из кабинетов «Мюнхингер Кинга». Дальше говорилось об ужинах у Флоры Диленд и, увлекательно, обо мне — «одиозной личности», а дальше шла ханжески-сочувственная болтовня. Я решил, что это написано женщиной, какой-нибудь бывшей приятельницей Джорджа Грэнберри, праздного изобретателя-прожектера, — а может быть, и одной из Грэнберри. Я вернулся к занятиям, как будто ничто их и не прерывало. Мы читали «Уолден».

Мне нужна была помощь — иначе говоря, дополнительные сведения.

Я условился с Генри встретиться за бильярдом у Германа. В перерыве я спросил его, знает ли он Джорджа Ф. Грэнберри. Задумчиво натирая мелом кий, он сказал: «Странно, что вы об этом спрашиваете» — и возобновил игру. Когда партия кончилась, мы расплатились, сели в углу и заказали наше обычное.

— Я не люблю называть фамилий. Назовем нашего знакомого Длинноухим. Кусачки, от безделья все мужчины и женщины впадают в детство. Женщины переносят безделье легче, но мужчины все становятся младенцами. Поглядите на меня: когда моего начальника нет, мне надо сражаться с этим каждую минуту. Сейчас-то я, слава богу, занят. Переписываемся с Эдвиной и строим планы. Мы распорядители Бала слуг, который будет в конце лета, и тут много работы… Длинноухий происходит из очень большой семьи. Мог бы хоть сейчас получить работу в семейной фирме, но там и без него десятки членов той же фамилии, и все — пошустрее его. Они его не хотят. В деньгах он не нуждается. До войны в Нью-Йорке и Ньюпорте были десятки молодых и не очень молодых людей вроде него, богатые и досужие, как портновские болваны. В двадцать шестом году их можно перечесть по пальцам одной руки. Когда я сюда приехал, он был уже разведенный, так что ржавчина, наверно, рано завелась. Все говорят, что раньше он был умный и люди его любили. На войну почему-то не попал. Снова женился — на девушке с Дикого Запада, не то из Теннесси, не то из Буффало. Слабая здоровьем. Видят ее редко. У таких людей появляется страстишка к вину, к женщинам и картам. У некоторых — страстишка прихвастнуть, выставить себя большим человеком, чем-нибудь таким особенным. Длинноухий притворяется изобретателем. У него мастерская в Портсмуте — очень секретная, очень важная. Слухи: одни говорят, что он делает хлеб из водорослей, другие — что бензин из навоза. Во всяком случае, он там прячется. Кое-кто говорит, что он там вообще ничего не делает — только играет электрическими паровозиками и клеит марки в свой альбом… А был отличный малый. Он был лучшим другом моего начальника, а теперь начальник только головой качает, когда о нем заходит речь.

— Это развод его так сломал?

— Не знаю. Я думаю, просто ничегонеделание. Безделье — это грибок… Держит где-то здесь втихомолку девицу — конечно, он не один такой… Вот и все, что я знаю.

На следующее занятие я пришел с целой сумкой. Среди других книг там были три экземпляра школьного издания «Двенадцатой ночи» и три «Как вам это понравится». Я просидел над ними несколько часов, выбирая сцены для совместного чтения.

— Дамы, добрый день. Сегодня мы попробуем кое-что новое. — Я вынул экземпляры «Двенадцатой ночи».

— Нет, Теофил, только не Шекспира! Умоляю!

— Вам не нравятся его пьесы? — спросил я с лицемерным изумлением. Я начал запихивать книжки в сумку. — Меня это удивляет, но, помните, мы с самого начала договорились не читать того, что вам скучно. Извините меня! Я ошибся по неопытности. До сих пор я занимался только с мальчиками и молодыми людьми. Я заметил, что после недолгого сопротивления они кидаются на Шекспира с жадностью. Они у меня разгуливают взад-вперед по классу, изображая Ромео и Джульетту, Шейлока, Порцию… и читают запоем! Помню, как я удивился, когда мистер Грэнберри тоже сказал, что всегда считал Шекспира «пустозвоном». Ну что ж, у меня тут есть еще один роман.