"Сапер ошибается один раз". Войска переднего края - Артем Драбкин Страница 55

У нас легкораненые не хотели уходить из батальона в госпиталь, прекрасно осознавая, что после госпиталя, скорее всего, попадут в маршевую роту, а оттуда в пехоту, где жизнь солдата измерялась 2–3 атаками.

— Как награждали в ОПАБе?

— Если командир стрелкового полка мог своей властью наградить подчиненного боевой медалью, а командир дивизии дать орден Красной Звезды или Славы III степени, то комендант укрепрайона не имел личных полномочий наградить отличившегося бойца.

Все наградные листы, заполненные в ОПАБе, шли напрямую в штаб армии, в составе которой мы находились. В половине случаев эти наградные листы куда-то терялись по дороге, а те наградные, которые попали в штаб, ложились на стол к канцелярским крысам, самолично решавшим, кому дать боевую награду, а кто перебьется.

Если представление к награде все же реализовывалось, то обычно вручали орден на ступень ниже. Мы же были «чужие, приписанные, приданные и отдельные», наш генерал в штабе армии кулаком по столу стучать не будет, мол, почему моих бойцов и офицеров достойно не отметили.

У нас в ОПАБе у офицеров только у одного был высокий орден Красного Знамени и один ротный был награжден орденом Александра Невского за взятие канала Нагат, у всех остальных только ордена Красной Звезды или Отечественной войны. Даже награждение рядового бойца укрепрайона медалью «За отвагу» шло через армейский штаб. У нас был связист, настоящий герой, с двумя орденами Славы, в конце войны представили его к I степени, и ни слуху ни духу.

— Чем лично вы отмечены за войну?

— Первой моей наградой был орден Красной Звезды, и о том, что я награжден, я случайно прочел во фронтовой газете в октябре 44-го. Весной 45-го года мне вручили орден Отечественной войны I степени за январский прорыв. В 1957 году меня вызвали в военкомат и вручили еще один орден Красной Звезды, который разыскивал меня с войны, но военком не сказал, за какие именно бои я был тогда отмечен.

— Какой была дисциплина в ОПАБе?

— Были какие-то мелкие ЧП, как и в любых армейских частях, но в основном дисциплина была на уровне, своим местом в УРе рядовые бойцы дорожили. За год нахождения в МЗО из всего личного состава 383-го ОПАБа только один человек попал под трибунал, наш капитан-хозяйственник, и то все мы знали, что с ним поступили слишком сурово, отправив его по приговору в штрафную часть.

А в 406-м батальоне на моей памяти вообще не было серьезных эксцессов или происшествий, и даже в Германии бойцы батальона вели себя как люди, не насиловали и не мародерствовали. Наш особист Алейников, как я уже сказал, был порядочным человеком, дел не стряпал, никому в душу не лез. В Пруссии наши бойцы поймали двух немцев в штатском, молодого и пожилого. Алейников их допросил, и что-то ему в их ответах не понравилось. Он решил отправить их в армейский СМЕРШ для дальнейшего разбирательства. Конвоировать немцев отрядили здоровенного бугая, мужика средних лет, бывшего милиционера. По дороге немцы на него напали, избили, отобрали оружие и смылись. Алейников сказал горе-конвоиру: «Черт с тобой, иди служи дальше».

— Где вы служили после войны?

— Летом 45-го года я служил в Северной группе войск (СВГ) и в числе других офицеров, получивших звание в годы войны непосредственно на передовой, без прохождения курса военного училища был направлен на годичные курсы переподготовки. За год мы прошли училищный курс, и после переподготовки я служил парторгом батальона в 252-м Ковенском ордена Суворова II степени стрелковом полку 70-й СД, дислоцированной в Померании.

Но в начале 1947 года меня вызвали в штаб СВГ, и после беседы с представителем Военного отдела ЦК мне сообщили, что принято решение — направить меня для дальнейшей службы на флот. Я был направлен на Балтику, в Рижскую Военно-морскую базу (РВМБ) офицером службы флагманского минера 3-й бригады траления.

Морского образования я не имел, и пришлось учиться в так называемых параллельных классах ВМФ, где офицеры, бывшие сухопутчики, изучали морские дисциплины. Но самой лучшей школой была для меня служба в 3-й бригаде траления, матросы и офицеры которой были настоящими учителями. После окончания этих классов мне было присвоено звание капитан-лейтенанта.

Вместе с товарищами по 3-й бригаде траления КБФ занимался разминированием Балтийского моря, в 1949 году стал помощником начальника политотдела бригады по комсомолу. В 1952 году, во время «кампании по борьбе с космополитами», меня перевели на эстонский остров Эзель (Сааремаа) на должность заместителя командира по политчасти опытного дивизиона береговой артиллерии. После расформирования этого дивизиона я служил на ТОФе, на Южно-Сахалинской ВМБ в Корсакове, секретарем парткома дивизиона аварийно-спасательной службы. Но контузия, полученная на фронте в мае 45-го, серьезно напомнила о себе, и в 1956 году меня по состоянию здоровья, по инвалидности, уволили из рядов флота.

Вернулся я в Ригу и еще свыше двадцати лет, до своего выхода на пенсию, проработал главным инженером-метрологом латвийского Министерства деревообрабатывающей промышленности.