Франция в эпоху позднего средневековья - Юрий Малинин Страница 53

Позднее автор «Сновидения садовника», написанного также в форме спора между клириком и воином, рассуждал в том же духе, и прежде чем излагать доводы в защиту королевского суверенитета, показал изначальную абсурдность претензий церкви на высшую мирскую власть, предполагающую и высшие имущественные права. Обращаясь к клирику, воин говорит: «Утверждение, что Святой Отец является сеньором всего мира по части светской власти, которые вы хотите поддержать и защитить, является просто смешным. Вы говорите, что как только кто-либо становится папой, он сразу же становится и сеньором всего мира, но подобным образом молено утверждать, что и человек, ставший епископом, немедленно становится светским сеньором в своем диоцезе. И кюре в моем приходе окажется сеньором моего замка, моего дома и всех моих прочих владений… Говорить такое и утверждать — значит проявлять великое безумие».

После длительной борьбы империи и папства за высшую светскую власть претензии римского престола, периодически возобновлявшиеся, действительно многим могли показаться смешными и абсурдными, особенно если учесть, как глубоко укоренилось убеждение в «своем праве», прежде всего праве имущественном. Вся сила логической и эмоциональной аргументации в защиту светской власти была развернута, чтобы отстоять прежде всего это «свое право», право государя и право всех других мирян.

Несомненно, что широкая поддержка, какую королевская власть получила от населения в ее борьбе с папством при Бонифации VIII, во многом была обеспечена тем, что в устремлениях верховного понтифика видели попытки посягнуть вообще на права мирян. Поэтому идея королевского суверенитета как независимости от папства, равно как и от империи, легко и быстро прижилась в общественном сознании. В представлении лишь весьма немногих людей в XIV в. та же идея означала и суверенитет короля по отношению к своим подданным. Но именно этот, так сказать, внутренний королевский суверенитет был особенно важен в плане как идеологической, так и политической эволюции общества. И если по отношению к универсальным политическим силам империи и папства внешний суверенитет короне по многим причинам удалось завоевать сравнительно легко, то борьба за внутригосударственную высшую власть оказалась гораздо более трудной и затяжной.

Но что означал этот суверенитет? Он представлялся в форме высшей власти по аналогии с властью римского императора (imperium). В отличие от сюзеренитета как совокупности феодальных прав, он в теории не предполагал какого-либо четкого ограничения власти короля. Правда, суверенитет мог мыслиться в феодальном духе, принимая вид полного сюзеренитета, при котором все люди состоят в зависимости от короля на феодальном праве. Ж. Жювенель дез Юрсен, например, писал, что «всякий человек подвластен королю как суверену и верховному правителю, а также и его служащим как его уполномоченным… Без всякого сомнения все, что ни есть в этом королевстве, держится от него в силу клятвы и оммажа или в качестве фьефа, или арьер-фьефа, или цензивы». Раскрывая при этом обязанности подданных по отношению к королю, он по существу не допускает каких-либо пределов, утверждая, что они «обязаны ему всем возможным и не должны считать что-либо невозможным».

Наиболее распространенной формой выражения королевского суверенитета была максима «король является императором в своем королевстве», которая с XIV в. все более употреблялась для определения и обоснования именно внутренних суверенных прав в отношении подданных. Из этих прав, обстоятельно перечисленных, например, в преамбуле к ордонансу Карла V от о мая 1372 г., наиболее важными и чаще всего упоминаемыми в литературе были право издавать общеобязательные законы и право апелляционного суда в последней инстанции. На одном из заседаний Парижского парламента адвокат говорил в 1418 г.: «…король является императором в своем королевстве, которое он держит от одного лишь Бога, не признавая никакого земного суверенного сеньора, и потому он правит и управляет, как положено, королевством и подданными… издавая законы, статуты, ордонансы и постановления, которые ни один из его подданных или кто другой не может ни обжаловать, ни оспаривать, ни обсуждать прямо или косвенно».

Король как суверенный государь — не просто охранитель и защитник права и закона, но законодатель, могущий отменить старые и вводить новые законы. В XIII — начале XIV в. особый акцент делался на праве короля принимать или отвергать те или иные законы императора, включая и нормы римского права: «Подобно императору, который может во всей империи вводить, дополнять или отменять законы, король Франции может или полностью отменить императорские законы, или, буде пожелает, изменить их, либо, упразднив и запретив их во всем королевстве, издать новые, коли будет на то его воля». Позднее этот акцент исчез, и осталось просто законодательное право короля.

Представления о законодательных полномочиях короля смогли получить распространение благодаря не только нормам римского политического права, но и динамической концепции права, утверждавшей полезность и необходимость обновления законов. По этому поводу Кристина Пизанская, например, писала, что «философы приводят четыре причины, почему установление новых законов и изменение старых приносят великую пользу». Первая причина, на которую она указывает, наиболее примечательна: «Как в искусстве медицины или в других науках, когда занимающиеся ими находят что-либо лучшее и более надежное, чем имевшееся у их предшественников, отказываются от предписаний предков и используют новые, так и в отношении законов должно поступать, отказываясь от прежних и вводя новые, когда жители городов и королевств, находят лучшие законы, чем были раньше».

Однако именно римское право давало обоснование законодательной власти короля. Принцип «что угодно государю, имеет силу закона» встречается во французских сборниках права и юридических трактатах с XIII в. На этот принцип обычно ссылались, доказывая необходимость во всем подчиняться королю: «…все, что ни пожелает сделать король, мы должны это терпеливо сносить… даже если это покажется жестоким и неразумным, ибо что угодно государю, имеет силу закона».

К нему тесно примыкал и другой римский правовой принцип — «государь не связан законами» (princeps legibus solutus), который во Франции получает распространение в XIII в.; позднее при Карле V он используется в отдельных ордонансах. Изредка он всплывает и в политической литературе, например в сочинениях Ж. Жювенеля дез Юрсена.

Наряду с полной законодательной свободой, которую по крайней мере в теории получал суверен на основании этих двух принципов, другим важнейшим элементом его суверенитета было право апелляционного суда в последней инстанции. О его значении говорит то, что оно иногда выделялось в особое право наряду с суверенитетом, под коим подразумевались остальные суверенные права, прежде всего законодательное. Как писал автор «Сновидения садовника», «воистину корона не имеет более великого права, чем право суверенитета и апелляционного суда» (dernier ressort). Право апелляции было также заимствовано из римской юридической системы, но оно поддерживалось также принципом феодального характера, согласно которому королю принадлежит непосредственный сюзеренитет по отношению ко всему судопроизводству в королевстве. Как писал Ф. де Бомануар, «вся светская юрисдикция в королевстве получена от короля в качестве фьефа или арьер-фьефа». На этом основании он мог отозвать любой процесс в свой королевский суд, и такая практика с XIII в. становилась все более широкой, сокращая постепенно права сеньориальной юрисдикции. Король утверждался в качестве высшего судии, который мог передавать судебные полномочия своим служащим, начиная от прево и шатленов и кончая парламентом, и мог осуществлять высший надзор за частным судопроизводством, сеньориальным и городским.