Франция в эпоху позднего средневековья - Юрий Малинин Страница 49

Проявление инициативы короля в отношении права допускалось лишь в случае упразднения дурных законов и обычаев: «Добрым и благородным королем является тот, кто в своем королевстве уничтожает дурной закон ради доброго и остерегается нарушать закон, полезный народу, ибо народ всегда повинуется тому, кто ему благодетельствует».

Благой, полезный народу закон извечен, как представлялось очень многим в ту эпоху. Этот закон заповедан Богом или природой, поэтому самое большее, что может сделать король, — это оберегать этот закон, устраняя всякие новые по отношению к нему дурные законы, противоречащие ему. При этом естественным должно быть заключение, что закон выше короля, и оно в средневековой политической мысли встречалось нередко, как, например, в сочинениях английского юриста XIII в. Брактона.

Но политическая мысль во Франции в рамках традиционных идей пошла преимущественно по пути отождествления короля и закона на том основании, что «королевская справедливость суть закон и справедливость божественные». Отсюда характерное представление, «что король — это закон одушевленный и живой, тогда как закон — это король, не имеющий души и жизни», из чего делается вывод, что «поскольку всякая одушевленная вещь превосходней неодушевленной, то и король превосходит закон; и подобно тому, как закон, по общему мнению, является правилом добродетели, то и король является таким же правилом, но более совершенным».

Схожим образом рассуждает А. Шартье: «Государь — это живой закон, своей справедливостью он вдыхает жизнь в законы, а несправедливостью умерщвляет их; великое благо для народа — быть подчиненным справедливым законам, но еще большее — быть управляемым добрым королем».

В этом представлении о короле как одушевленном, живом законе хотя и утверждается приоритет короля, но он остается все же исполнителем закона. За королем еще не признается право творить закон. Поэтому приведенное выше рассуждение о превосходстве короля над законом из анонимного «Женского зерцала» заключается мыслью, что «король, следовательно, должен быть очень справедливым… и недостоин королевского сана тот, кто не желает охранять справедливость». Однако это представление, несомненно, подводило к мысли, что король выше закона, и он сам является в той или иной мере источником закона. Это ясно сознавал, например, Н. Орем, который как бы в пику мнению Шартье полагавшего, что лучше жить при добром короле, нежели при справедливых законах, утверждал, что «лучше быть управляемым добрым законом, нежели добрым королём». Знаток Аристотеля и переводчик его сочинений, Н. Орем твердо стоял на той позиции, что власть короля должна быть ограничена законом: «… при управлении король должен пользоваться той властью, которая ему определена и отпущена истинными законами и добрыми обычаями, а не той, что он сам пожелает».

Нужно признать, что суждения Орема больше отвечали логике традиционной этико-политической мысли. Но развитие политических идей во Франции все более склонялось к иной логике, той, которая проглядывает во взглядах Шартье. Прежде чем переходить к анализу последней, рассмотрим, как эволюционировала этическая концепция королевской власти под влиянием рационализма и натурализма.

Б. ЭВОЛЮЦИЯ ЭТИЧЕСКОЙ КОНЦЕПЦИИ КОРОЛЕВСКОЙ ВЛАСТИ

Этическая концепция королевской власти имела своего рода персоналистический характер, ибо главным для нее было определить личные качества короля, от которых непосредственно зависело управление государством, т. е. средства, цели и успешность политики. Но по мере рационально-натуралистической переоценки человека вообще, менялся и идеал государя. А это означало и изменение политической концепции, хотя перемены часто происходили в рамках традиционного персонализма. Иначе говоря, политическая мысль по-прежнему концентрировалась на личности короля, его качествах, но менялся характер и набор этих качеств.

Прежде всего перемены проявились в том, что государю все более стали вменять в обязанность знание, науку. Если поначалу упоминания об этом тонули в разнообразных соображениях о необходимых нравственных достоинствах, то постепенно «образованность» выдвигается на заметное место.

Так, в трактате XIII в. «Наставление государей» автор, говоря о воспитании и обучении королевских детей, главное внимание уделяет наставлению их в вере и добродетели, и хотя и упоминает необходимость обучения «свободным наукам», называет лишь грамматику, заметив, что «грамматика — первая из всех наук, которая учит говорить по-латински, а также читать и понимать, что говорят другие».

В знаниях, нужных королю, по старой традиции велик удельный вес этики, но та настойчивость, с какой при этом проводится мысль о потребности знания для успешного управления, весьма показательна с точки зрения перемен в политических представлениях. Ж. Масслен, например, обращаясь с речью на штатах 1484 г. к юному королю Карлу VIII, построил ее на словах из притчей Соломоновых «слава царей — исследовать слово». Исследовать слово — значит познавать, «что полезно и подобает королевскому сану, а что нет, что нужно улучшить и исправить, а также осознать, каким образом короли, не проявляя усердия в управлении, погружаются в праздность, мать пороков, становятся сластолюбивыми и изнеженными настолько, что вызывают презрение подданных, которые перестают считать их достойными скипетра». Далее он разъясняет, что в познании есть путь тщеславия и путь истины. У идущих путем тщеславия лишь «рот полон слов». Король же, «дабы и собой и государством управлять по справедливым законам», должен идти путем «истины и провидения», а для этого «пусть прежде всего исследует, какими браздами государство управляется, пусть к Богу взывает и церковь почитает; пусть выслушивает католических наставников в вере и нравах, чтобы быть сдержанным в словах, благоразумным в совете и мудрым в молчании, что составляет добродетели царствующего».

Король — это голова политического тела, а знания — ее глаза. Когда с XIV в. в науке стала выделяться юриспруденция, вместе с выделением судей в особый слой социальной иерархии королю уже положено изучать «законную справедливость», т. е. законы: «Добрый король обязан изучать науку и университеты поддерживать, ибо наука всегда была заодно со справедливостью».

Но особенно важный сдвиг в представлении об идеальном короле произошел благодаря рационально-прагматическому подходу к политическому управлению. Он ощутим в литературе XV в., когда в общественном сознании возросла ценность опытного, практического знания: «Опыт — это великая вещь; как говорит Аристотель, опыт является основой правильности человеческого деяния, и опытность позволяет действовать осмысленно… И когда человек в чем-либо искушен, он хорошо понимает, что говорит, и знает, где искать истину в том или ином деле».

И хотя опыт, о ценности которого в XV в. пишут многие, далеко не всегда ассоциировался с практикой, некоторые политические мыслители ясно сознавали принципиальную важность практики. Несомненно, что получившая распространение аристотелевская оценка опыта помогала этому осознанию. Так, Жан де Бюэй утверждал, что для совершенного управления «нужно знать то, чем управляешь, и его природу», и с этой целью предлагает именно практическое познание: «Тот, кто имеет власть и управляет людьми, должен познать их еще до принятия власти. И лучше всего это можно сделать, если быть сначала частным лицом и общаться с людьми более низкого положения или равными себе. Таким путем люди низкого положения, обладающие большим природным умом, обычно достигают больших успехов».