Густав Малер - Борис Кулалин Страница 48

Двадцать третьего апреля Густав с семьей отплыл на «Императрице Августе Виктории» в Европу. 2 мая Малеры прибыли в Гамбург. Обследовавшись у врачей, композитор с горечью узнал, что если тотчас не откажется от своей кипучей деятельности в пользу отдыха с полным расслаблением, его сердце может не выдержать. Испугавшись, он сильно переменился и стал предельно осторожным. Опасаясь перегрузки, постоянно измерял пульс, передвигался степенно, избегая лишних телодвижений. Отменил многие поездки. Альма позднее вспоминала: «С тех пор, как мы узнали, что у него порок сердечного клапана, мы начали опасаться всего на свете. На прогулках он каждую минуту останавливался и щупал пульс. Часто он просил меня послушать его сердце и определить, что оно работает нормально, ускоренно или замедленно. Раньше я часто умоляла его отказаться от продолжительных катаний на велосипеде, не забираться в горы и не плавать под водой, куда его так страстно тянуло. Теперь ничего этого уже не было. Он носил в кармане шагомер, считал шаги и удары пульса, его жизнь превратилась в пытку». Малер, отличавшийся тщательностью в работе, стал не менее скрупулезно соблюдать предписанный ему режим. Отныне композитор, отправляясь в поездку по Европе один, с каждой станции телеграфировал жене о своем самочувствии.

Для традиционного летнего отдыха Альма подыскала новую летнюю дачу на ферме в Тоблахе — курортном городке южного Тироля, где Густаву быстро сколотили очередную хижину для сочинений, и там он провел три летних сезона. Оттуда писал своему другу Вальтеру, который, по словам Малера, понимал его, как никто другой: «На этот раз мне приходится менять не только место, но и весь мой образ жизни. Можете себе представить, как тяжело для меня последнее. За много лет я привык к непрестанному энергичному движению. Я привык бродить по горам и лесам и приносить оттуда мои наброски, как своего рода добычу. К письменному столу я подходил так, как крестьянин входит в амбар: мне нужно было только оформлять мои эскизы. Даже дурное настроение и хандра отступают после хорошей ходьбы (преимущественно по горам). А теперь я должен избегать всякого напряжения, постоянно проверять себя, не ходить много. И в то же время здесь в одиночестве я становлюсь внимательным к тому, что творится у меня внутри, и отчетливее ощущаю все неполадки в моем организме. Может быть, я гляжу на всё слишком мрачно, но, едва попав в деревню, я стал чувствовать себя хуже, чем в городе, где можно было отвлечься и многого не замечать. Итак, могу сообщить Вам мало утешительного; впервые в жизни я хочу, чтобы каникулы скорее кончились… Я могу только работать: делать что-нибудь другое я с годами разучился. Я — как морфинист или пьяница, которому вдруг сразу запретили предаваться его пороку. Мне остается теперь единственная добродетель — терпение, и я всё время упражняюсь в ней».

Тем не менее в тот летний сезон композитор полностью завершил партитуру симфонии-кантаты «Песнь о земле». По сути она является симфонией в форме вокального цикла, или вокальной симфонией, что фактически говорит о создании им нового жанра. Осознав близость смерти, Малер заново открыл для себя в музыке мир природы, простых радостей и жизненного счастья. Произведение вкратце можно охарактеризовать как созерцательное. В нем автор, находившийся в меланхолической депрессии, размышляет о своем прощании с миром. «Песнь о земле» обращается ко всему человечеству.

Тот факт, что композитор не назвал эту работу Девятой симфонией, хотя по всем законам жанра сочинение вписывается в симфоническую логику, наводит многих исследователей на мысль о некотором суеверии автора, распространенном у творческих личностей. Первым о малеровском страхе перед Девятой сказал еще Шёнберг. В истории музыки многие композиторы-симфонисты так и не смогли перешагнуть через эту роковую цифру. И Бетховен, и Шуберт, и Дворжак, и Брукнер так и не написали своих Десятых. Хотя Малер впоследствии создал Девятую, «Песнь о земле» рассматривается некоторыми музыковедами как его прощание с миром. Причем Девятая симфония начинается с той точки, на которой оканчивается «Песнь о земле».

После завершения основных разделов произведения настроение у Малера улучшилось, письма перестали сквозить пессимизмом. На премьере Седьмой симфонии, состоявшейся 19 сентября в юбилейном выставочном зале в Праге, Густав встретил старых товарищей — Альбана Берга, Отто Клемперера, Артура Боданцки, что вызвало в нем особый внутренний подъем. Концерт оказался успешным, но сочинение было воспринято излишне спокойно.

К этому времени пришли новости из-за Атлантики. Генрих Конрайд по состоянию здоровья покинул Мет, вместо него руководителем театра стал Гатти-Казацца, который пригласил вторым дирижером набиравшего популярность Артуро Тосканини. Дирекция Метрополитен-оперы, зная властный характер Густава, опасалась возможной конфронтации между двумя дирижерами, но Тосканини прямо заявил, что согласен с ведущим положением Малера. Более того, он сообщил следующее: «Я отношусь к Малеру с огромным уважением, и для меня неизмеримо лучше иметь именно такого коллегу, чем какую-нибудь посредственность». Работая впоследствии рука об руку с «титаном», Тосканини прошел целую школу дирижерского исполнительства. Можно без преувеличения сказать, что как дирижер он состоялся во многом благодаря Малеру.

Но начались их отношения с конфликта, что не на шутку напугало дирекцию Мет. Осенью, когда Густав еще находился в Европе, Тосканини попросил разрешения открыть сезон «малеровским» «Тристаном». На это Густав в письме помощнику директора ответил категорическим отказом: «Для меня немыслимо, чтобы новую постановку “Тристана” осуществляли, даже не посоветовавшись со мной, и я не могу с этим согласиться… Я очень много сил вложил в постановку “Тристана” в прошлом сезоне и вполне могу считать, что то, как это произведение теперь исполняется в Нью-Йорке, — моя интеллектуальная собственность». В итоге 16 ноября Тосканини дирижировал вердиевской «Аидой».

Двадцать первого ноября Густав, Альма, их дочь и гувернантка прибыли в Америку вторично, где Малер начал готовиться к концертам с Нью-Йоркским симфоническим оркестром. В том сезоне он осуществил постановки «Свадьбы Фигаро» Моцарта и «Проданной невесты» Сме́таны. Опера «Тристан и Изольда», ставшая своего рода «визитной карточкой» малеровского пребывания в Метрополитен-опере, не имела себе равных. Но после одного спектакля Густав отказался дирижировать «Тристаном».

Концерты с симфоническим оркестром произвели фурор, и 16 февраля 1909 года газета «New York Sun» сообщила: благодаря Малеру, привлеченному в качестве дирижера, три концерта принесли достаточные средства, чтобы возродить Нью-Йоркское филармоническое общество.

Несмотря на грандиозный успех, Густава огорчала ситуация, сложившаяся в коллективе: музыканты игнорировали репетиции, проявляя всяческое безразличие. Причина оказалась проста: лучшие профессионалы, востребованные в обоих оркестрах Метрополитен-оперы и оркестре Манхэттенского театра, не хотели оставаться с терпящим бедствие филармоническим обществом. При этом те, кто остался, организовали систему самоуправления, подобную той, что успешно работала в Вене, и предложили Малеру возглавить коллектив, сменив тогдашнего руководителя, русского дирижера Василия Сафонова. Густава соблазнила эта идея, и он, всегда отдававший симфонической музыке предпочтение в сравнении с оперной, недолго думая, согласился. На двух концертах, организованных теперь уже при официальном участии нового дирижера, первый из которых состоялся 31 марта в Карнеги-холле, больной гриппом Малер смог продемонстрировать всем присутствующим, что оркестр Нью-Йоркской филармонии начал возрождаться. Хотя, конечно, требования Густава были куда выше возможностей музыкантов.