Уилки Коллинз - Питер Акройд Страница 42

Теперь его излюбленным курортом стал Рэмсгейт, спокойное место уединения и отдыха. Он ненавидел Брайтон, где по каким-то причинам не мог ни есть, ни спать, от этого города его бросало в «холодный пот». Он избегал Бродстэрса, с ним было связано слишком много воспоминаний о более счастливых днях, проведенных с Диккенсом и его семьей, теперь для Коллинза он стал «самым мрачным местом на свете». Так что оставался Рэмсгейт. Морской воздух помогал ему восстанавливать силы, и доктор рекомендовал почаще прибегать к его целительному воздействию. Коллинз говорил Эдварду Пиготту, что «Берд, кажется, думает, что моя судьба жить в Рэмсгейте». Это было совсем непрактично, учитывая необходимость содержать два дома в Лондоне. Тем не менее он старался проводить все больше времени на взморье.

Туда можно было добраться пароходом или поездом от станции Лондонский Мост. Он арендовал паровую яхту «Филлис», стоявшую на причале в гавани; он описывает ее как «славный маленький пароходик… предмет восхищения морской части человечества. Механик выше дымовой трубы и с трудом может втиснуться в свои владения рядом с мотором». Он нередко говорил, что совершенную радость можно найти, лишь «когда ты в море, на роскошной паровой яхте, в ясный летний день».

С Кэролайн он останавливался в доме 14 по Нельсон-Крессент, а с Мартой по адресу Веллингтон-Крессент, 27, где его знали под именем Уильяма Доусона. Обе семьи — теперь включая дочерей Кэрри и детей Марты — счастливо и благополучно смешивались, однако Марта и Кэролайн никогда не встречались. По утрам он работал за своим переносным ящиком для письма, а затем рыбачил, гулял, ходил под парусом, проводил в море по два-три часа подряд.

Но работа никогда не покидала его мысли. Один из персонажей его следующего романа «Сердце и наука» замечает: «Можно, я закончу главу, прежде чем завтра выйду в море?» Всего через два месяца после публикации «Опавших листьев» пресса объявила о скором выходе его новой книги. «Дочери Иезавели» печатались по частям в Boston Weekly Journal и двенадцати других газетах Северной Англии — такое соглашение заключил с ним предприниматель Уильям Фредерик Тиллотсон, основавший «Бюро художественной литературы», чтобы выводить на рынок романы, достигая максимальной широты охвата читательскойаудитории. Коллинз всегда стремился открывать нового читателя, так что охотно отозвался на такую инициативу.

В начале 1880 года он сообщил Эндрю Чатто, что «готова новая история для книжной публикации». Он выражал некоторые сомнения, что, возможно, слишком торопится, и заверял, что понимает все сложности перепроизводства. Но в итоге «Дочери Иезавели» продавались хорошо.

По сути, этот роман был переработкой «Красного флакона», мелодрамы, поставленной на сцене более двадцати лет назад и осмеянной настолько, что пришлось быстро снять спектакль со сцены. Коллинз определенно надеялся, что время окажется великим целителем для истории про идиота, женщину-отравительницу и воскресение из мертвых в морге. И снова он воззвал к силе судьбы, определяющей жизнь его персонажей. «Никогда не мог несчастный человек оказаться более невинным инструментом обмана, игрушкой в руках Судьбы, чем я в этом роковом путешествии». И снова он полагается на машинерию поразительных совпадений. И снова вводит в действие письма и другие документы, придающие повествованию достоверность. Но все это прелести подробностей, а не основа сюжета. Требуется исключительное искусство, чтобы привести события к разрешению — постепенно, шаг за шагом, обходя ожидания очевидного, добавляя изобретательные повороты и ключи. Все это требовало большого внимания и обдуманности. Вот почему к концу каждого романа Коллинз чувствовал себя совершенно измученным и обессилевшим.

Его внешний вид вызывал озабоченность. Джулиан Готорн, сын писателя, как раз в то время посетил Коллинза на Глостер-плейс. Он описал его как «мягкого, пухлого и бледного, страдающего от различных недугов, у него были неполадки с печенью, слабое сердце, легкие не справлялись с работой, желудок никуда не годился… он имел общий облик человека, испытывающего постоянный умеренный дискомфорт». Он также отметил «странную манеру держать ладонь, маленькую, пухлую и нечистую, словно она свисает на запястье, как лапка сидящего кролика… Сразу чувствовалось, что он несчастлив и нуждается в помощи». Молодой романист Холл Кейн вспоминал, что Коллинз имел «рассеянный и сонный вид, иногда казался слепым или человеком, находящимся под действием хлороформа».

Давний друг Эдмунд Йейтс описывал его как «совсем согбенного и скрюченного, словно гном, очень изменившегося по сравнению со щеголеватым маленьким человечком, которого я встретил тридцать лет тому назад». Сын Фрэнка Берда дополняет этот портрет: он «шел по улице, опираясь на толстую трость, согнувшись чуть ли не вдвое, так что казался стариком лет восьмидесяти, хотя ему было всего лишь шестьдесят пять».

Коллинз считал, что публикации Тиллотсоном «Дочерей Иезавели» в газетах были успешными, а потому осенью 1880 года в приложении к Sheffield and Rotherham Independent Supplement и в сети провинциальных газет появились выпуски его нового романа. «Черная ряса» рассказывала о священнике-иезуите, отце Бенвелле, который желал любой ценой получить имение английского джентльмена для своего ордена. Священник полагал, что эта земля была несправедливо отнята у его законных обладателей Генрихом VIII, а потому нынешний владелец должен завещать участок церкви. Занимательная и хитроумная история была обращена к современной аудитории, чьи антикатолические предубеждения были отлично известны. Тем не менее Коллинз говорил знакомому, что книга «в римско-католическом мире, как и в протестантской Англии, признана лучшим романом, который я написал за последнее время».

Он не замечал никакого ухудшения качества или ценности его сочинений и как раз в это время заключил договор с представителем новой профессии — литературным агентом, который должен был защищать его интересы. Александр Полок Уотт основал такое агентство несколькими годами ранее и уже завоевал отличную репутацию. Поскольку у Коллинза на этот момент в печати находилось около двадцати романов и все они требовали внимания к заключению и соблюдению контрактов, получению платежей, естественно, что писателю потребовалась помощь специалиста. Эта помощь могла сберечь его время и способствовать повышению доходов. Он устал от личного общения, например, с администраторами провинциальных газет, которых называл «любопытными дикарями».

Итак, в начале декабря 1881 года он советовался с Уоттом по поводу планируемых газетных публикаций нового романа. К тому времени, когда «Черная ряса» подходила к концу, он уже задумывал очередную пьесу, но тут ему в голову пришла идея другого романа, так что он продолжил работу без передышки. Книга «Сердце и наука» самым категорическим образом выражала его убеждение в дегуманизирующем влиянии науки в целом и практики вивисекции в частности. Его аудитория теперь включала и «неизвестную публику», о которой он некогда мечтал; новый роман печатался, среди прочих газет, в South London Press. К июню он выслал шесть глав Чатто для публикации в его журнале Belgravia, сопроводив рукопись письмом: «Моя собственная тщеславная идея состоит в том, что я никогда еще со времен “Женщины в белом” не писал такой первоклассной вещи». История так захватила его, что он писал ежедневно, без отдыха, как-то раз проработал двенадцать часов кряду. Так азартно он сочинял в течение шести месяцев, приходя в состояние «на одну часть здоров, на три части безумен», но ни разу за все это время не страдал от приступов подагры. Он завершил роман в крайнем возбуждении, которое привело его к полнейшемуистощению сил. Как только он закончил писать, все болезни вернулись.