Екатерина Медичи - Василий Балакин Страница 38

Генрих Наваррский и его молодая жена не смыкали глаз. В их супружеских покоях находилось около сорока дворян-гугенотов, шумно обсуждавших покушение на адмирала. Наутро они собирались отправиться к королю требовать справедливости, обещая друг другу самочинно свершить правосудие, если король не сделает этого. На заре Генрих со своим эскортом покинул спальню, сообщив Маргарите, что идет играть в мяч. В действительности же он направился к королю, вызвавшему к себе его и принца Конде. Провожатые Генриха вынуждены были остаться за дверью, и больше он их не видел. Маргарита тем временем приказала кормилице запереть дверь и заснула сном человека, за долгий день совершенно выбившегося из сил. Ей казалось, что опасность миновала.

И вдруг в три часа утра раздался колокольный звон, которому принялись вторить все колокола Парижа. Началось то, что вошло в историю под названием Варфоломеевской ночи, 24 августа 1572 года. Одновременно в окнах католиков, согласно распоряжению, загорелся свет, а улицы Сен-Жерменского квартала, в котором проживало много протестантов, наполнились вооруженными людьми с белыми повязками на рукавах и белыми крестами на шляпах. Гиз со своими подручными уже находился у особняка Колиньи. Швейцарцы, которых Генрих Наваррский предоставил в распоряжение адмирала, были слишком малочисленны, чтобы защитить его. Погромщики устремились вверх по лестнице. Один из них, ворвавшись в комнату Колиньи, спросил: «Ты адмирал?» Был получен утвердительный ответ, и вслед за тем пронзенное во многих местах тело кровного врага Гиза полетело из окна, упав к ногам герцога. Тот наклонился пониже, чтобы лучше разглядеть его, а затем со злостью пнул в живот своего поверженного противника. Налетевшая, точно стервятники, чернь в буквальном смысле слова разорвала тело Колиньи на куски, которые потом растащили по разным концам Парижа.

Недолго пришлось поспать и Маргарите. Ее разбудил оглушительный грохот. Из-за дверей, в которые барабанили руками и ногами, доносился крик: «Наварра! Наварра!» Служанка решила, что вернулся муж хозяйки, и открыла. В дверях показался окровавленный дворянин, за которым гнались четверо гвардейцев. Он обхватил Маргариту за талию, и оба упали на кровать. Появившийся капитан гвардейцев понимающе улыбнулся, решив, что королева Наваррская находится в объятиях любовника, и отчитал подчиненных за «бестактное поведение». Великодушно даровав жизнь ее «любовнику», он успокоил Маргариту относительно судьбы супруга, сообщив, что тот находится в безопасности. Когда гвардейцы удалились, спасенный галантно проводил свою спасительницу к ее сестре, герцогине Лотарингской. По пути они стали свидетелями того, как ударом алебарды был убит какой-то несчастный.

В ту роковую, кровавую ночь святого Варфоломея Париж был залит кровью гугенотов. Карл IX, еще вчера друживший с ними и называвший «отцом» их предводителя, внес свою лепту в эту кровавую бойню, хотя собственноручно, кажется, никого и не убил. По свидетельству Брантома, он из окна своей комнаты палил в сторону Сен-Жерменского предместья, где, как он знал, было много гугенотов, из аркебузы, правда, напрасно, поскольку его оружие не обладало необходимой дальнобойностью. Зато собственным примером и беспрестанными криками «Убивайте! Убивайте!» он подбивал на преступление других. Исключение было сделано лишь для немногих гугенотов, в том числе и для Амбруаза Паре, лучшего хирурга того времени, которого король спрятал в своей комнате.

Некоторые дворяне-гугеноты, остановившиеся в Сен-Жерменском предместье, узнав о начавшейся резне, не хотели верить, что распоряжение дал сам Карл IX, и вместо того, чтобы бежать, решили отправиться в Лувр искать защиты у короля. Кое-кто из них даже подумал, что Гизы и их приспешники покушаются на королевскую особу, и попытались переправиться через Сену, стремясь прийти на помощь монарху. Однако на их пути встало около двух сотен солдат, открывших по ним огонь из аркебуз под одобрительные возгласы «Убивай, убивай!», так что им пришлось спасаться бегством, кто как мог — на своих двоих, верхом на коне, в сапогах или босиком, бросив всё, что имели, лишь бы унести голову на плечах. Карла IX при виде крови охватил охотничий азарт, как обычно с ним бывало на охоте, когда он не мог остановиться, убивая невинное зверье ради одного только удовольствия видеть, как хлещет кровь из подстреленной дичи. Некоторые отрицают его участие в кровавой бойне Варфоломеевской ночи, ссылаясь на то, какие угрызения совести он позднее испытывал, но это было значительно позднее и под влиянием сразившей его болезни. Правда, как сообщают очевидцы, Карл IX, услышав первые выстрелы, устрашился последствий собственного решения и послал нарочного к Гизу с требованием остановить кровопролитие, но оказалось слишком поздно. Было ли это искренним душевным порывом или игрой на публику, никому знать не дано.

Ужасы первых утренних часов дня святого Варфоломея в Париже описаны многочисленными свидетелями и очевидцами событий. Делая скидку на то, что одни преднамеренно сгущали краски, а другие пытались обелить себя, нетрудно представить себе весьма безрадостное зрелище. Город в мгновение ока наполнился телами убитых обоего пола и всех возрастов благодаря тому, что каждый получил возможность убивать кого угодно и по какой угодно причине, отнюдь не только ради защиты веры. Представилась блестящая возможность свести счеты с давнишним врагом или завладеть имуществом соседа, иногда просто преуспевающего, ничем тебе не навредившего человека. В людях в полный голос заговорили самые низменные инстинкты, о чем должны были бы подумать поборники незапятнанного католицизма, прежде чем призывать чернь на борьбу с еретиками. Хотя подавляющее большинство погибших составляли гугеноты, досталось и католикам, поскольку вовсю орудовали взломщики, воры и банальные грабители, для которых деньги не имеют ни запаха, ни религиозной принадлежности. Не случайно, что первыми подверглись нападению дома наиболее богатых горожан, в которых было чем поживиться. Можно сказать, повезло тем, кого просто убили ударом шпаги или кинжала, кто не умирал мучительной смертью и чье безжизненное тело не подверглось поруганию. С каким чувством позднее входили в храм те, кто ради искренней или показной приверженности истинной вере разбивал головы стариков о камень мостовой или забавы ради таскал по улицам младенцев в пеленках, накинув им на шею петлю? Неужели Бог простил их?

Герцоги Гиз, Омаль и Невер разъезжали верхом на конях по улицам города среди осатаневших от крови и насилия погромщиков и орали во всю глотку: «Убивайте, убивайте всех, так повелел король!» Тут и там можно было видеть телеги, доверху груженные нагими, вперемешку наваленными телами убитых мужчин, женщин, детей. Страшный груз сваливали в Сену, воды которой несли бесконечную вереницу обезображенных трупов. Всякого рода сброд вылезал из своих дыр на свет божий, предлагая собственные услуги католическим господам, головорезам Гиза или городской милиции. Лишенные чести и совести мазурики выбирали дома побогаче, не особенно заботясь о религиозной принадлежности их обитателей, чтобы безнаказанно убивать и грабить. Похвалялись своими «подвигами», называя невероятное число (20,40 и даже 80) собственноручно убитых за день гугенотов. Некоторые в своем изощренном садизме шли еще дальше: предоставляли своим жертвам убежище, получали с них выкуп, а потом — ножом по горлу. Не гнушались откровенным кощунством: пообещав гугенотам сохранить жизнь, требовали от них отречься от своей веры и перейти в католицизм, после чего закалывали их, наслаждаясь зрелищем предсмертной агонии — новообращенных католиков, следует заметить.