Ориенталист. Тайны одной загадочной и исполненной опасностей жизни - Том Рейсс Страница 37

С набережной Лев любовался белоснежными пиками Кавказских гор. Запах нефтепродуктов, разлитый в воздухе, напоминал ему детство. Но в порту находились лишь севшие на мель танкеры, не загруженные нефтью, железнодорожные пути были забиты товарными поездами с пустыми цистернами. А за морем, за горизонтом — Константинополь! Европа! Весь свет! «Я могу вспомнить сейчас лишь один сон, связанный с образом Европы, потому что тогда он то и дело снился мне, — писал он. — Широкая, чистая улица. Вечер, люди вышли на прогулку, и среди них я. Никто не вооружен, потому что это Европа и здесь не стреляют. Я подхожу к какому-то дому. Вынимаю простой маленький ключ и открываю входную дверь. На двери нет железных засовов, нет задвижек, нет часового — ведь это Европа, здесь никто не вламывается в дома… Все мое существо стремилось на тот берег моря».

Для того, чтобы уехать, необходимы были паспорта: ведь прежние документы, паспорта Российской империи, равно как и паспорта недолго просуществовавшей Азербайджанской республики, теперь оказались бесполезными. Абрам предпринимал все необходимые шаги, но беда заключалась в том, что у них практически не было средств на жизнь: полгорода стремилось продать привезенные с собой золотые слитки и драгоценности, так что предложение многократно превышало спрос.

Именно тогда Лев обнаружил вокруг «невероятное количество красивых женщин — в кофейнях, на улицах, под пальмовыми деревьями, повсюду». Грузинки славились своей красотой, и Лев наполовину поверил в некогда слышанную историю: турецкий султан якобы не разрешал своим подданным посещать некоторые районы Грузии, опасаясь, что, очарованные красотой местных женщин, они не вернутся на родину. Правда, новые чувства в сердце Льва пробуждали на батумском променаде, как правило, отнюдь не грузинские красавицы. Это были беженки, находившиеся в том же положении, что и он. В Баку, за пределом круга богатых эмансипированных девушек, с которыми он дружил, Лев встречал только женщин в чадре. Постоянно видеть множество женщин, вообще не закрывающих лицо, — это было настоящим испытанием. Даже через двадцать лет он писал, что «все еще видит тонкие лица дам, лица, которые, в зависимости от темперамента, с улыбкой, тоской или негодованием смотрели сверху вниз на меня, мальчишку, который таращился на эти создания, явившиеся мне из другого мира». У Льва нашелся и товарищ по разглядыванию девушек — грузинский мальчик, чей отец, в прошлом царский губернатор Батума, Захарий Мдивани ^[60], был знакомым Абрама. Звали его Алексей Мдивани. Двое пятнадцатилетних отроков напивались допьяна в кофеине на набережной Батума, а потом волочились за дочерьми русских эмигрантов — до первой пощечины. В это время состоялась и первая дуэль Льва, хотя я склонен рассматривать его рассказ об этом с известной долей скептицизма. Лев якобы сидел в кофеине, как вдруг распахнулась дверь и «внутрь вошло совершенно ангельское создание, чью прелесть невозможно описать словами». Она пришла в сопровождении брата. Лев двинулся за этой русской красавицей и следовал за нею по всему Батуму, так и не решившись заговорить с нею. Однажды, войдя за нею следом в какую-то другую кофейню, он поймал себя на том, что наблюдает за тем, как она поправляет шляпку, стоя перед зеркалом. Он, по-видимому, смотрел слишком пристально и жадно, потому она вдруг прошипела, глядя в зеркало: «Ах, ты, паршивец кавказский!» Лев настолько смутился, что тут же убежал. Через несколько часов он оказался на пляже, под освещенными луной пальмами, где лежал, мечтая об этой русской красавице и о европейских городах за морем и гадая, падет ли большевистская власть через три или через шесть месяцев. Внезапно он ощутил, как его горло охватили чьи-то руки и принялись душить. У Льва был с собой старый пистолет, и, когда ему удалось достать его и наставить на нападавшего, он вдруг понял, что это брат той самой русской красавицы. Лев крикнул, что вызывает его на дуэль. «Услышав мои слова, — вспоминает Лев, — человек этот так рассмеялся, что долго не мог прийти в себя. “Кто? Ты?! Это ты меня вызываешь на дуэль?! Да ты вообще совершеннолетний? Сколько тебе лет? Да ты вообще не понимаешь, что эти слова означают! Я — камергер при дворе императора!”

Но я был вооружен и потому, сохраняя спокойствие, лишь ответил ему: “Если вы трус и способны лишь нападать на людей сзади, в таком случае я вполне в состоянии потребовать удовлетворения за доставленное мне оскорбление”. <…> В конце концов этот человек признал, что я имел право потребовать дуэли, однако он, к сожалению, не имел с собой оружия. <…> “О каком оружии можно говорить здесь, в этой глуши. (Для него Батум представлялся невероятной глушью.) Отчего бы нам не поступить, как принято здесь, хотя этот обычай вам, видимо, неизвестен — кинжал и накидка на левой руке”…»

Через час они снова встретились на пляже. Алексей Мдивани и его брат Давид были секундантами Льва, а брат красавицы явился с двумя персами, у которых оказались невероятно вычурные титулы. Лев вспоминал, как удивило его, что у этого русского вельможи друзья — персы и что они говорили по-русски так, будто сами прибыли сюда прямиком из Санкт-Петербурга. Они были согласны, что дуэль состоится в соответствии с местным, грузинским обычаем — с кинжалом и накидкой. Вначале оба хорохорились, заявляя, что будут драться, пока кто-то из них двоих не умрет, однако потом сошлись на дуэли «до первой крови», а она пролилась, как хвастал Лев в письме к Пиме, когда он рассек русскому руку. После этого они помирились, и сестра этого русского в результате даже захотела познакомиться с «кавказским паршивцем». Однако Лев так разобиделся на нее, что утратил к ней интерес, а быть может, он просто так говорил ^[61].

Подобное бездумное времяпрепровождение закончилось уже через несколько дней после этой дуэли, когда Абраму удалось «подмазать» одного врача, который выдал им справки о якобы сделанных прививках, и приобрести билеты на итальянский лайнер «Клеопатра». Поскольку у Захария Мдивани были прекрасные связи, он раздобыл для Нусимбаумов грузинские паспорта. Сам он с сыновьями, «князьями» Мдивани, также погрузился на «Клеопатру», и пароход повез всех их вместе с сотнями прочих эмигрантов в Константинополь (который теперь назывался Стамбулом). Путешествие длилось четыре дня. На борту «Клеопатры» они оказались в мире эмигрантов, который будет отныне их новым обществом — это потертое, хотя элегантное собрание разнородных людей отчасти напоминало их бакинский круг общения. Порой им казалось даже, будто они на самом деле вернулись к себе домой, на берег Каспия, однако на этот раз они были на лайнере, этом плавучем городе, который двигался на запад, а у его обитателей все драгоценности были зашиты под подкладку костюмов. Вместе со Львом и его отцом плыли к новым берегам политики, аристократы, беглецы всех мастей, все, кто ненавидел большевиков. Казалось, целый мир собрался на этом корабле. Лев вновь встретил здесь армянина, который помог ему бежать из Хеленендорфа, а также одного своего старого знакомого из Баку, которому «удалось каким-то образом стать голландским консулом в далекой стране». Начались непрестанные, характерные для эмигрантской среды разговоры, которые будут продолжаться теперь многие годы, пока эти благородные сановники погибшей империи будут выживать в роли жиголо и привратников, жуликов и уборщиков в туалетных комнатах, ремесленников и лавочников. Начались дебаты о том, как лучше всего устроить контрреволюцию. Споры о стратегии и геополитических процессах, о финансах и о стратегическом значении Кавказа. Разговоры о том, что Запад ни за что не допустит, чтобы большевики надолго захватили этот регион.