История ислама. От доисламской истории арабов до падения династии Аббасидов - Август Мюллер Страница 37

В то время как праздновали жители Медины победу, в Мекке царили уныние и скорбь. Кроме стыда быть разбитыми в три раза меньшей кучкой правоверных и убытка, который понесла торговля Мекки после поражения, самым чувствительным ударом была потеря около ста человек храбрейших и знатнейших, павших или взятых в плен.

В первый момент пересиливали, конечно, чувство стыда и жажда мести. Абу Суфьян, несомненно теперь первый человек в городе, и на будущее время, на долгие годы ставший руководителем воинских предприятий против Мухаммеда, объявил во всеуслышание, что все скорби по умершим в настоящее время неуместны, прежде чем не будут отомщены убитые. Вместе с женой своей Хинд, дочерью Утбы, оплакивавшей одновременно отца, брата и дядю, он поклялся не пользоваться никаким удовольствием, удобствами жизни, пока новый поход не потушит их горя. Но когда пришлось перейти от слов к делу, оказалось, что в данный момент невозможно было ничего предпринять. Если находящихся в руках Мухаммеда пленных не желали обречь на верную смерть, приходилось поневоле их выкупать, а пока продолжались переговоры, не могло быть и речи о неприязненных действиях. Многие также не в силах были воздержаться от удручающей их страшной скорби. Старый слепец Аль-Асвад, сын Мутталиба, из дому Абд-Аль-Узза, пока продолжалось запрещение предаваться печали в Мекке, приказывал выводить себя на дорогу, по которой ушел и не возвратился сын его Сам’а. Там напивался он до бесчувствия, плакал горькими слезами и посыпал главу пеплом. Некто Ка’б Ибн Аль-Ашраф, один из иудеев Медины, удалился в Мекку, негодуя на успех Мухаммеда над мекканцами. Он сочинил сатиру на правоверных и элегию в память убитых курейшитов; все жители вскоре выучили последнюю наизусть; никто теперь не в состоянии был остановить всеобщего взрыва диких воплей. Целый месяц продолжались скорбные воздыхания женщин и возбужденное настроение жителей, потрясенных элегией и мечтами о возмездии. Затем, однако, пришлось все-таки отправить посольство в Медину, чтобы сговориться о выкупе пленных. Беглецы знали досконально положение прежних своих земляков — пришлось выплачивать соответственно состоянию каждой семьи значительные суммы. Дело затянулось. Меж тем многие пленные (успех среди азиатов — кумир, которому еще более поклоняются, чем на Западе) свыклись с исламом и пожелали остаться. Они были освобождены без всякого выкупа, получив, конечно, при этом серьезное наставление не отрекаться от веры ни в каком случае.

Кто посмотрит на сражение при Бедре глазами западного человека, склонен будет, конечно, думать, что это не более как драка в широких размерах. Цифры действительно невелики: 300 против 950, а в общем 63 убитых — мы привыкли к иным силам. Тем не менее мусульмане правы, ставя Бедр во главе всех остальных сражений, благодаря которым позже, в течение двух столетий, ислам покорил полмира. Значение факта, что сразу, при первой же стычке с тройным числом неприятелей, правоверные одержали блестящую победу, имело для Мухаммеда и его дела неисчислимые последствия. Разве не уразумел теперь свет, и правоверные, и неверующие, что Бог не покидает своего посланника? Разве не перст Всевышнего отметил как раз злейших и непримиримейших врагов веры Абу Джахля, Омейя, Надра, Утба, — приговоривши одних к смерти, других к пленению? Мог ли кто-либо отрицать Божий суд, когда стало известно, что и Абу Лахаб, не принимавший участия в походе, тотчас же, как достигла печальная весть Мекки, скончался? По всей Аравии вихрем пронеслась молва о неслыханном событии; всюду издевались над мекканцами и с удивлением стали обращать взор на этого избранника, которому, невзирая на немногочисленное воинство, Бог даровал победу над многочисленным неприятелем. Событие повлияло более всего, конечно, на жителей Медины: иудеи съежились, лицемеры ходили удрученные и против воли оказывали уважение. Снова еще большие толпы жителей Медины почувствовали внезапное влечение к исламу и своим обращением значительно увеличили число ансаров, другие же, доселе лишь по внешности признававшие Мухаммеда, укрепились в вере. Таким образом победа дала возможность пророку занять твердое положение, и он был в состоянии сделать еще несколько шагов далее, ранее чем мекканцы успели опомниться от поражения. Когда потом, спустя год, они вооружились и нанесли ему значительный урон, он настолько уже успел уйти вперед, что ему не понадобилось отступать снова назад.

Прежде всего ему нужно было устранить в непосредственной близости всякое сопротивление. Преданность правоверных благодаря успеху доходила до фанатизма; они ставили себе в заслугу отрицание самых близких человеческих отношений и гордо попирали их ногами. Между хатмитами, отделом племени а у с, в большинстве стоявшем еще далеко от ислама, была одна женщина, по имени Асма. Вздумала она как-то сочинить, после сражения при Бедре, несколько строф о глупости мединцев, которые ждут добра от чужестранца, а между тем он только что приказал умертвить старейшин собственного своего народа. «Неужели никого не найдется, кто бы избавил меня от этой несносной бабы?» — воскликнул пророк, когда ему передали о случившемся. Это слышал Умейр Ибн Адий, слепой того же самого племени, но правоверный. В следующую же ночь он пробрался ощупью в жилище, где спала бедная женщина среди своих детей, с ребенком на груди, и пронзил ее мечом. Наутро пришел он к пророку и сказал: «О посланник Божий, я умертвил ее». Мухаммед ответствовал: «Ты оказал, Умейр, услугу Богу и его посланнику!» Старец снова заговорил: «Не быть бы худу из-за нее». «Не беспокойся, и двух козлов здесь не найдется, которые вздумали бы за нее заступиться», — был ответ посланника Божия. И действительно, до такой степени выработался уже в Медине терроризм, что никто не осмелился потянуть к ответу труса-убийцу. Даже некоторые члены семьи Хатма нашли благоразумным вскоре за тем принять ислам, ибо они увидели в этом силу веры, пренаивно добавляет биограф пророка. Не менее коварно был спроважен благодаря подобному же заявлению пророка и Абу Афак, почтенный старец иудей. Тоже и он написал сатиру на презренное подчинение когда-то столь гордых арабов Иасриба появившемуся с ветра чужестранцу. За это самое, как и Асма, он был умерщвлен ночью во время сна.

Но если отдельные эпиграммы могли принести большой ущерб влиянию Мухаммеда, распространяя среди народа, так восприимчивого к каждой остроте, недоверие, еще опаснее была страсть иудеев подмечать и осмеивать бесчисленные противоречия, в которые запутывался часто пророк, рассуждая о делах веры. Поэтому ближайшей целью, которую он постоянно имел в виду и преследовал с необыкновенной настойчивостью, было истребление этих от души ему ненавистных неприятелей. Совершить это мог он относительно в короткий промежуток времени, и опять-таки благодаря поведению своих же противников. Не следует никогда забывать, что эти иудеи хотя и были привязаны сильно к древней своей религии, во всем остальном арабизировались совершенно; в особенности же отличались они своею племенной обособленностью, что всегда и во всем служило самой надежной опорой для Мухаммеда. Дело в том, что к последовательному проведению сознательной политики никто в Аравии еще не привык. Мы уже видели, как из-за пары растоптанных яичек жаворонка или сомнительных результатов скачки начиналась племенная резня, тянувшаяся десятки лет. Потребовались целые годы взаимного обучения в опытности для того, чтобы племена стали наконец прозревать в замыслах Мухаммеда не что иное, чем пустые поползновения подраться из-за пустого оскорбления чести, выеденного яйца иногда не стоившего, или же стремление в хищническом набеге обобрать кого только можно. Поэтому иудеи племени Бену Надир также не поняли, что нападения мусульман против их единоверцев Кейнока решали одновременно и их собственную судьбу. А когда наконец и для самых тупоумных раскрывались намерения пророка, становилось уже поздно. Несчастных детей Израиля в их одурении можно прежде всего оправдывать тем, что они, по старинным обычаям арабов, сильно понадеялись на дружественный оборонительный договор, который заключил с ними сам же Мухаммед. Как смотрел Бог мусульман на подобные обязательства, можно видеть из Корана; там прямо говорится (сура 8, 57): «Истинно говорю вам — пред Богом самые дурные из живых существ те, которые отвергают откровение и не хотят уверовать, и те, с которыми ты вступил в союз, а они и после того каждый раз нарушают союз и не боятся Бога. Поэтому, если ты застигнешь их во время войны, поступи с ними так, чтобы они были примером для тех, которые будут после них; может быть, те станут рассудительнее. Если опасаешься вероломства со стороны какого народа, то ему отплачивай равным. Истинно говорю вам — Бог не любит вероломных». Вероятно, Мухаммед благодаря лишь позднейшим событиям обнародовал это откровение. Но сознание, что ему дозволено нарушить договор всякий раз, когда он заподозрит коварство с противоположной стороны, должно было зародиться в его голове уже давно. Недели две спустя после сражения при Бедре отправился однажды пророк в квартал племени иудейского Бену Кейнока, людей зажиточных и почтенных, занимавшихся обработкой золота. Перед ними стал он снова выхвалять свои достоинства как последнего и величайшего из пророков и убеждал их принять его веру. Иудеи отклонили решительно предложение. Вскоре затем на базаре у тех же Кейнока случилось следующее происшествие. По поводу неуместной шутки, которую дозволил себе один из иудеев сыграть с женщиной-мусульманкой, дошло до рукопашной между евреями и присутствующими правоверными. Согласно взаимному договору, это дело должно было быть представлено на решение пророка; при этом один мусульманин убил второпях иудея, за что обозленные израильтяне порешили тут же на месте убийцу. Так по крайней мере передает само мусульманское предание. Из этого видно, как мало оснований было на стороне правоверных расторгнуть договор, ибо они первые пролили кровь. Меж тем Мухаммед — если только вся эта история не выдумана или же не переиначена сильно — уперся на параграфе договора, по которому не дозволялось убивать правоверного за смерть неверующего. Этот параграф, однако, вовсе не касался иудеев, он относился к договору между мусульманами и племенами аус и хазрадж. Всех беглецов и ансаров стали призывать к отмщению. Между тем Кейнока считались самыми храбрыми из мединских иудеев. Они именно сражались при Бу’асе против своих же единоверцев и аусов, приняв сторону хазраджей. Иудеи твердо уповали на помощь Абдуллы Ибн Убайи и его «лицемеров». Он посоветовал им удалиться в их укрепленный квартал и дал понять, что не откажет в помощи в случае осады. Между тем сам он очутился в неловком положении: с иудеями он был связан прежним союзом, а с мусульманами — недавним оборонительным договором; поэтому в конце концов решился оставаться нейтральным. Кейнока не были столь сильны, чтобы выдержать борьбу; остальные иудеи Медины — Бену Надир и Бену Курейза, — полагая, что им ничего не угрожает в будущем, сверх того не забыв окончательно Бу’аса, тоже не тронулись. Изнуренные голодом, после 15-дневной осады, вынуждены были Кейнока сдаться безусловно. Мухаммед решил было, опираясь на воинские обычаи арабов, перебить взрослых мужчин, а жен и детей продать в рабство. Но у Абдуллы Ибн Убайи зашевелилась наконец совесть: он стал умолять и настаивать, несмотря на неоднократные отказы, все убедительней и горячей, пока пророк не отменил смертного приговора. В Медине находилось еще много «лицемеров» и язычников; они могли наделать правоверным больших и серьезных хлопот, поэтому пророк, правда нехотя, должен был исполнить эту просьбу. Иудеи были помилованы, но им предписывалось оставить на месте все свое имущество и выселиться с женами и детьми. Три дня дано было сроку, а затем они были изгнаны их бывшим некогда союзником Убадой Ибн-Ас-Самитом. И он отрекся от них, следуя изречению «сердца изменились, и ислам развязывает все договоры». До Вади’ль-Кура, в пяти милях на север от Медины, должны были изгнанники брести пешком. Тут единоверцы приняли их дружелюбно, оделили пищей и верблюдами. Кейнока покинули окончательно Аравию и удалились в Сирию. В Азри’ате^[87] нашли они себе новую родину.