Короли Альбиона - Джулиан Рэтбоун Страница 33

Не скрою, я почувствовал облегчение, когда, снова придя в дом Али, застал его на прежнем месте. Мне вовсе не хотелось иметь дело с еще одним посланием князя Харихары, заполненным всяким вздором. Ну кто способен разобраться во всех этих Эдуардах, Ричардах и Генрихах? Да и кому это надо?

Итак, Али выздоровел и сидел в своем кресле, но на этот раз он был не один. Рядом с ним сидела поразительно красивая дама, на вид тридцати — тридцати пяти лет. Она достигла того совершенства, которое становится наградой для зрелой женщины, много повидавшей, много свершившей, имевшей детей и благодаря силе своего характера (возможно, также и благодаря своевременной потере мужа) получившей возможность самостоятельно распоряжаться своей жизнью.

Гостья была одета в короткую безрукавку и длинные широкие шальвары из расшитого шелка, столь тонкого, что он казался почти прозрачным. В просвете между безрукавкой и шальварами виднелся округлый, безукоризненной формы живот, пупок которого был украшен большим алмазом. Плечи и горделиво вскинутую голову окутывала шаль. Высокий ясный лоб окружали густые темные волосы, большие почти черные глаза под широкими бровями сверкали умом, а порой и ехидством, в правой ноздре изящного, с горбинкой, носа посверкивал небольшой бриллиант, полные губы были обведены насыщенно-розовой помадой, небольшой, но упрямый подбородок свидетельствовал о силе воли. Достоинство, с которым, держалась эта женщина, ее сдержанность и учтивый интерес к жизни свидетельствовали о ее зрелости, но из физических признаков того, что она уже миновала годы молодости, я мог отметить только морщинки у основания длинной, изящной шеи, там, где начинались ключицы. Гостья Али носила множество украшений: на пальцах — кольца с рубинами и изумрудами, золотые запястья высоко на руках, браслеты на ногах. Ее окружало доступное не зрению, но обонянию облако ароматов, их гамма менялась с каждым движением женщины.

— Достопочтенный Ма-Ло, я хотел бы познакомить тебя с госпожой Умой. Ума, это Ма-Ло. Я рассказывал тебе о нем.

Надеюсь, мне удалось передать поклоном то изумление и уважение, которое я испытывал.

Богиня, сидевшая передо мной, сложила ладони перед грудью (низкий вырез безрукавки почти полностью обнажал грудь) и слегка наклонила голову к своим тонким, сужавшимся к кончикам пальцам. Она смотрела на меня — внимательно, оценивающе и призывно.

Я сел рядом с Умой, опустил руки на колени. Ума тут же взяла мою руку, положила ее на разделявший нас маленький столик, накрыла своей, приговаривая негромко, как рада она меня видеть и еще что-то — я уже почти не разбирал слов.

— Ты помнишь, Ума участвовала в моих приключениях, — заговорил Али. — Она была видением, обещанием и наградой — я рассказал тебе, как мы купались вместе с «буддийским монахом» во дворце халифа в Миср-аль-Каире. Кстати, Ума приходится теткой обеим моим женам. — Али взял из серебряной чаши финик, закинул его в рот, осторожно выплюнул косточку в руку, прожевал и проглотил мякоть и только после этого продолжил рассказ. — В эту историю входят и такие события, о которых Ума сумеет рассказать лучше, чем я, поскольку она там непосредственно присутствовала, а я нет. К тому же все, что случилось с Умой, и ее собственные дела представляют немалый интерес. И вот Ума любезно согласилась провести с нами два-три вечера.

Али со вздохом провел ладонью по глубокой вмятине, оставшейся на месте его правого глаза.

— Приступай, Ума, — пробормотал он. Ума приняла руку, оставив мою в одиночестве, и выпрямилась.

— Что ж, — промолвила она, отпила немного лимонада и на миг прикрыла глаза. Мне показалось, что в саду смолкли все звуки, словно и природа вокруг нас затаила дыхание. Конечно, это была лишь игра воображения. Фонтан продолжал свой плеск, и птицы по-прежнему щебетали.

Она начала рассказ.

Пена и прибой, хлопанье парусов и свистки, темная вода, словно нежная материнская ладонь, гладит тяжелые, заросшие водорослями камни набережной. Ветер сгибает меня пополам, я опускаю голову, туго обматываю плащ — лишь бы не распахнулся, не обнажил на глазах у всех округлую грудь, заострившиеся соски. Да, я чувствую, как возбужденно приподнимаются мои соски от ласк ветра.

Нас тут целое скопище, эдакая гусеница — как много ног, какая давка! Все спешат по сходням к судну, удерживаемому надежными швартовами. Сколько ни злись ветер, ему не разорвать сплетенные из конопли канаты толщиной в мою руку.