Рио-де-Жанейро. Карнавал в огне - Руй Кастро Страница 33

В 1862 году, вскоре после того, как Бодлер изобрел парижского flâneur [11], добродушный писатель-кариока Жоаким Мануэль де Машеду опубликовал свою книгу «Прогулка по городу Рио-де-Жанейро». Там был тот же бодлеровский бездельник, который так же бесцельно бродил по городу, — Рио вдохновляет на это не меньше, чем Париж. Хотя Машеду гулял с карандашом и блокнотом в руках, это идет несколько вразрез с правилами flâneur, по крайней мере так мне кажется. (И найдутся ли среди писателей истинные flâneurs, что прогуливаются по улицам с твердым намерением не писать?) В 1878-м он вернулся с «Воспоминаниями о руа ду Увидор», ограничив территорию своего flanerie одной-единственной улицей, но зато с трехсотлетней историей, — улицей, ставшей самым оживленным местом Бразилии. Рио, описанный Машеду, такой же кроткий и добрый, как и сам писатель, его почти невозможно узнать в этом образе. Может быть, потому, что Машеду ходил только туда, где ему не угрожала опасность испачкать брюки, а потому драки между полицией и мастерами капоэйра, публичные наказания рабов, француженки, танцующие канкан в низкопробных водевилях театра «Алкасар», — все эти происки дьявола не смели показываться ему на глаза. Но не стоит спешить с выводами — Рио, такой, каким видел его Машеду, тоже существовал, и, наверное, действительно было возможно жить, не сталкиваясь с его темной стороной.

Рио писателя и журналиста Жоау ду Риу был совсем иным. Улицы привлекали его не тем, что они демонстрировали, а тем, что они скрывали. В 1908 году он опубликовал книгу, название которой можно считать формулой, определением литературного flanerie: «Чарующая душа улиц». Вот только сама книга не вполне соответствовала своему заголовку, ведь душу эту автор искал не в нарядных, напоенных ароматами улицах Ларанжейраш, а в лабиринте темных, изогнутых, опасных переулков портовых районов. Жоау ду Риу проникал в самые темные притоны города и раскрывал на страницах своей книги человеческую флору и фауну уже не на первой стадии разложения — убийц, курильщиков опиума, наркоторговцев, адептов культа макумба, головорезов, профессиональных нищих, уголовников, мастеров по татуировкам, проституток, уличных подростков — завораживающая череда персонажей, которых рано или поздно производит на свет любой большой город, хочет он того или нет, чтобы хоть как-то компенсировать избыток приличных и законопослушных граждан. Жоау ду Риу, вероятно, с трудом удавалось проникать в эти места незаметным: он был толстым мулатом с гладко выбритым подбородком, тогда как обстановка требовала усов и бороды; гомосексуалист и денди, он повсюду разгуливал в ярком цветном костюме и с моноклем. Для него бродить по этой преисподней было пустяковым делом: в качестве репортера он постоянно спускался в эти катакомбы, а в частной жизни он был тайным ночным habitué [12]Праса Тирадентеш — тогда именно в этом районе собирались гомосексуалисты. А еще он пользовался огромной популярностью. Когда американская танцовщица Айседора Дункан приехала в 1915-м в Рио, он был ее гидом и им обоим аплодировали на улицах, куда бы они ни пошли. Немногие писатели жили такой же бурной жизнью и так же напряженно, как Жоау ду Риу, писали о том, что он называл «неврозом» большого города. В 1921 году, в возрасте сорока лет, он умер от сердечного приступа в такси, и жизнь в городе замерла на время его похорон.

В 1938 году еще один хроникер нашего города, Луиш Эдмунду, прогуливался по городу и вспоминал тот же город времен 1900 года. Его книга называлась «Рио-де-Жанейро в мое время», это бразильская классика в жанре flâneur. Во время публикации книги Луиш Эдмунду было уже шестьдесят, он много лет проработал журналистом и мог похвастаться великолепной памятью. Разумеется, он не обошелся без помощи серьезных исторических исследований, но его книга не была бы такой интересной, если бы он не помнил места и людей, о которых писал. Сам Луиш как персонаж заметно отсутствует в рассказе, хотя вполне мог бы сыграть в нем самого себя — в 1900-м ему было двадцать два, он был поэтом, жил богемной жизнью, был на короткой ноге с политическими и литературными «шишками» своего времени, любимцем «Кафе Коломбо» и ресторана «Ламаш» и большим мастером кейкуока, модного в то время танца. Если читатель позволит Луиш Эдмунду стать его гидом по прошлому, то ему предстоит долгое и насыщенное путешествие: вдвоем они пойдут бродить по улицам, присаживаясь на площадях, взберутся на холмы, прокатятся на трамвае, попробуют блюда в ресторанах, попадут в самые разные уголки города (и кое-где чуть не задохнутся). Писатель представит ему множество людей (как действительно важных персон, так и обычных пустозвонов), они услышат самые разные акценты. И так велико писательское мастерство Эдмунду, что он смог передать даже запахи города, от изысканнейших ароматов до самой ужасной вони.

С точки зрения flâneur любого города мира, никакой другой период не был столь благоприятен для здорового безделья и праздношатанья, как те мирные, лирические годы между 1890-м и 1914-м, что позже прозвали belle époque. Все благоприятствовало подобному времяпрепровождению. Города были меньше — среди них уже попадались метрополии, но до мегаполисов они пока не дотягивали. Улицы были довольно хорошо освещены и вымощены. Почти все здания были разумных размеров (в Нью-Йорке тогда выбивался из общего ряда только двадцатиэтажный «Утюг» на углу 23-й улицы, Бродвея и Пятой авеню, построенный в 1902 году). Машины были редкостью, они почти не существовали, отсутствовали и парковки, по улицам раскатывали коляски. А основной вид транспорта, трамвай, хоть и был электрическим, но катился вперед мерно, в гармонии с ритмом вашего сердца. И всякий приличный горожанин мог мысленно раздеть проходящую мимо женщину, не боясь ареста за сексуальное домогательство.

И из всех этих городов ни один не казался таким мирным и лиричным, как Рио. Как приятно было пройтись по его центральным улицам! Отовсюду звучала музыка — из окон домов, где играли на фортепиано, с уличных эстрад, где выступали небольшие оркестры, музыку приносили шарманщики и даже точильщики музыкально точили ножи. В дверях многочисленных кафе официанты оттачивали bons mots [13], мимо проходили девушки, покачивая турнюрами, попадаясь в тонкую паутину метафоры. Люди ходили на футбол в соломенном канотье, с накрахмаленным воротничком и жемчужной булавкой в галстуке, помахивая тростью, — трость была им нужна в основном для пущей солидности, но могла пригодиться и для разрешения небольших размолвок, затрагивающих вопросы чести. Президент республики мог сам по себе доехать на трамвае на работу и обратно, среди самых обычных людей, и никто его не тревожил. А рядом сверкали на солнце воды залива, превращая все это великолепие в настоящую страну мечты.

И кроме того, какой другой город сможет похвастаться тем, что первое автомобильное происшествие в нем произошло по вине поэта? И не какого-нибудь поэта, а самого знаменитого в стране, Олаву Билака, автора строчки «Что, скажешь ты мне, слышат звезды?» — «Ora, direis, ouvir estrelas?», от которой замирают сердца у людей любого пола и возраста. В поэзии Билак был точен почти математически, но когда в 1902 году он сел за руль первого и тогда единственного автомобиля в городе, то забыл спросить, какая разница между тормозом и газом. Он просто позаимствовал машину у своего друга, журналиста Жозе де Патросиньо, повернул коленчатый вал специальным ключом, вскочил за руль и въехал в первое же попавшееся ему по пути дерево. Кроме машины и дерева, никто не пострадал.