Нидерланды. Каприз истории - Геерт Мак Страница 32

Летом 1886 года любивший путешествовать британец Джордж Кристофер Дэвис на своей паровой яхте «Аталанта» предпринял длинную поездку по рекам и каналам Нидерландов. Его путевые заметки содержат интересную моментальную зарисовку. Инфраструктура, которую он описывает, устарела, но была отлично организована. Везде по берегам рек и каналов наготове стояли лошади, которые при неблагоприятном ветре могли тащить парусное судно в нужном направлении. Это был мир из древесины, от деревянных пристаней до деревянных башмаков, и бросалось в глаза множество девушек и женщин, которые что-то мыли и чистили на набережных. «Некоторые из девиц с голыми руками и в коротких юбках были настолько раскованны, что посылали нам воздушные поцелуи и поддразнивали нас короткими насмешками». Затем Дэвис увидел гнездо аиста. «Аист стоял на одной ноге и в полном спокойствии взирал сверху на открывавшуюся под ним полную жизни сцену, где паровые и парусные суда проплывали мимо друг друга под мостом, а крестьяне на телегах ожидали своей очереди перебраться на другую сторону реки». Из открытых окон школы было слышно пение псалма.

Разумеется, здесь многое изменилось, но ландшафт и система водного хозяйства, которые наблюдал Кристофер Дэвис во время своего путешествия, по существу мало отличались от того, что тремя столетиями раньше видел известный нам испанский кавалерийский капитан дон Бернардино де Мендоса. Не случайно, пишет британский историк Симон Шама, благодаря заимствованию нидерландского слова landschap («ландшафт») в конце XIX века в английском языке появилось слово landscape. Дело в том, что составная часть вышеприведенного нидерландского слова -schap, как и соответствующая немецкая -schaft, вероятно, родственны слову schaffen («творить», «создавать»), и если существует регион, который может быть обозначен как сотворенная людьми земля, то этим регионом было, конечно, чудо инженерного искусства — голландские польдеры. И в итальянском искусстве того времени существовала идея ландшафта — аркадского, идиллического ландшафта с ручьями и мерцающими золотом холмами как идеальный фон для мифологических представлений. Но, как писал Шама, в Нидерландах созданный людьми ландшафт, напротив, уже был целым повествованием, достаточным самим по себе.

Это чувство победы над водой имело, однако, оборотную сторону. Сегодня нидерландцы настолько крепко держат в руках контроль над своим водным хозяйством, что подавляющее большинство населения о нем больше не думает, но даже в середине XX века связанные с ним меры безопасности были, по крайней мере, сами собой разумеющимися.

«Если бы не было дамб, то в результате сколько-нибудь высокого наводнения под воду ушли бы все расположенные у моря провинции до линии Гронингена, Лееувардена, Хейренфейна, Стейнвейка, Зволле, Амерсфорта, Утрехта, Горинхема, Бергена-на-Зооме и Антверпена, — писал геолог Винанд Старинд в 1856 году. — Тут и там вдоль этой линии остались бы в половодье мысы на высотах, где сейчас находятся Волвега, Стейнвейкерволт и Гой, а дюны виднелись бы над водой как вытянутые острова». Вплоть до середины XX века за привычными дамбами и плотинами таилась неопределенная угроза со стороны моря, и сознание этой опасности воздействовало на чувство жизни у голландцев как перманентная угнетенность. Ведь бурный залив Зёидерзее был укрощен гидротехническими сооружениями Афслёйтдейка только в 1932 году. А после этого должны были пройти десятилетия, прежде чем устья Рейна, Мааса и Шельды были защищены дамбами и защитными сооружениями от штормового нагона, без которых морские наводнения могли беспрепятственно проникать внутрь страны; плотины были вообще уже, ниже и гораздо уязвимее, чем сегодня.

^{Польдер Гроотслах у Энкхёйзена. Неизвестный художник (ок. 1600)}

Каждый житель побережья время от времени сталкивался с угрозой наводнения. Например, дом на краю Схидама, в котором жили поколения нашей семьи, находился в ряду домов, которые одновременно служили чем-то вроде плотины, сдерживавшей водный поток при разливе Мааса. В случае опасности окна и двери закрепляли толстыми досками, а пазы и щели замазывали жирной глиной. В старом школьном сочинении моего отца я нашел описание такой бурной ночи: «Ты сидишь на корточках, засовывая глину в щели, сидишь до боли в ногах; справа и слева, насколько хватает глаз, видна линия призрачных огней, у которых различаешь смутные человеческие фигуры. К твоим пяткам подступает вода, покрытая соломой и ряской, иногда очень близко, а потом опять уходит. Над твоей головой под порывом ветра противно скрипят и шуршат ветки деревьев…»

Но вода могла наступать и с суши, по руслам Рейна и Мааса. Особенно весной возникали иногда крайне опасные ситуации, когда ледяная масса могла вздыбиться, став горой в несколько метров, против которой не в состоянии устоять никакая плотина. Такие большие озера, как Харлеммермеер и Зёйдплас могли до 30-х и 40-х годов XIX века при прорыве плотин превращать целый район между Роттердамом, Гаагой, Лейденом и Гаудой во внутреннее море. Еще в феврале 1953 года этот южноголландский район польдеров, включая названные города, едва избежал катастрофы только благодаря тому, что шкипер Ари Эвергрун ввел свое судно «Два брата» в начинавшую расти пробоину в плотине на голландском Эйсселе у Ниверкерка. Так он сумел в последний момент спасти около трех миллионов людей от наводнения.