Проклятие Ивана Грозного. Душу за Царя - Олег Аксеничев Страница 29

— У меня больше нет ножа, — сообщил Андрей, вынимая из-за подкладки завёрнутое в кусок кожи письмо. — Имя адресата вы найдёте внутри. Но я просил бы, милостивые государи, разрешить мне лично вскрыть печати. Возможно, придётся всё приводить в порядок.

— Прошу, юноша, покажите, насколько вы искусны!

— Тогда придётся попросить сэра Френсиса одолжить мне кинжал.

— Пожалуйста! Но не забывайте, лезвие шпаги несколько длиннее!

— Я хочу жить, сударь...

Над пламенем свечи Андрей нагрел лезвие кинжала.

Затем очень осторожно, стараясь, чтобы не дрогнула рука, срезал восковую печать под основание, так, чтобы не повредить оттиск на поверхности.

— Прошу взглянуть, милорд!

— Э, нет, юноша, сначала я!

Левой рукой Уолсингем взял листок, одновременно отодвигая Андрея остриём шпаги от стола, за которым сидел Сесил.

В Европе шестнадцатого века ходило множество историй об отравлениях.

Ножи с одной отравленной стороной, чтобы, разрезав, скажем, персик, можно было поделиться ядовитой половиной с жертвой и ждать её смерти через пару дней. Отравленные перчатки, яд с которых впитывался порами кожи. Отравленные шипы на перстнях. Пропитанные ядовитыми веществами бумаги тоже использовались, так что опасения Уолсингема были совсем не беспочвенны.

— Убить милорда я мог бы без таких сложностей, — тихо заметил Андрей.

— Да? И как же?

Кусок кожи, в который было завёрнуто письмо, бесшумно выскользнул из пальцев Молчана и полетел на стол графа. Остро заточенная игла в две ладони длиной, прятавшаяся, помимо письма, в коже, ударилась о столешницу рядом с подсвечником.

Андрей отшатнулся от метнувшегося к нему клинка.

— Полегче, сударь! — сказал Молчан, обращаясь к бывшему вне себя от ярости Уолсингему. — Милорд спросил меня, я показал. Я не убийца, сударь, я ищу кров и заработок, вот и всё.

— Оставьте юношу, сэр Френсис, он прав.

Уильям Сесил посмотрел на вонзившуюся в стол иглу, но не сделал попытки вытащить её, даже просто прикоснуться.

Вдруг всё же яд?

— А вы опасны, молодой человек...

— Рядом с сэром Френсисом это звучит как шутка, милорд.

— Наглец, — сказал Уолсингем.

Но в глазах смуглого англичанина сверкнула усмешка.

Между тем граф Сесил пробежал глазами аккуратные строки письма. Удивлённо приподняв брови, перечитал содержимое.

— Непостижимо и безумно! Сэр Френсис, что вы можете сказать о Ридольфи?

— Флорентийский банкир. Болтун и позёр. Кажется, несколько сумасшедший.

— А наш юный собеседник утверждает, что именно через Ридольфи шли деньги мятежникам.

— Исключено, милорд!

Сесил поднялся из кресла, сделал несколько шагов в сторону Уолсингема.

— Может, в том и игра, что Ридольфи будет заподозрен в последнюю очередь? Недооценивать испанцев — большая ошибка, сэр Френсис. Вдруг мы её допустили?

— Милорд, одно письмо ничего не доказывает. Его могли подделать недоброжелатели и конкуренты германских купцов — да хотя бы и наш юный друг, к примеру. Или же умные головы из Ганзы специально подвели к нам этого молодого человека, чтобы мы поверили в ложь и рассорились с Филиппом Испанским...

— Вы правы, сэр Френсис, одно письмо ничего не доказывает.

Уильям Сесил внимательно посмотрел на Андрея, о существовании которого, казалось, забыл во время стремительного диалога с Уолсингемом.

— Хотите поступить ко мне на службу, юноша? Не отвечайте: вижу, что хотите. Тогда — добудьте мне весомые доказательства, что за спиной мятежников стоят Ридольфи и испанцы, и я обеспечу вас не только тяжёлым кошельком, но и шапкой из английской шерсти.

— Милорд любит выражаться поэтично, — ухмыльнулся Уолсингем. — Вы поняли, что вам обещано, юноша?

—Да, сударь, — почтительно поклонился Андрей.

Среди немногих товаров, которыми славилась Англия того времени, была овечья шерсть. Пряжа, сукно, одежда. Пахотные земли превращались в пастбища, крестьян сгоняли с веками обрабатываемых наделов. «Овцы съели людей», говорили тогда на острове.

Шерстью гордились, но её же брали иногда по принуждению, чтобы не ввозить лен и шёлк с материка. Каждый подданный королевы Елизаветы обязан был раз в год купить шапку из английской шерсти.

Так что Уильям Сесил много пообещал Андрею Молчану. Стать англичанином, если называть вещи своими именами.

Однако на пути к признанию стояло небольшое дело: распутать нити заговора, оставшегося неизвестным вездесущей, как казалось, секретной службе её величества.

Интриги и комбинации возможны, если за вами стоят люди и знания.

Андрей был лишён всего, поэтому обратился к рекомендациям Божьим. Не мудрствуйте лукаво, сказано где-то в Писании.

Поэтому-то и стучал Андрей поздно вечером колотушкой в дверь лондонского дома, принадлежащего итальянскому банкиру Ридольфи. А что время терять? Раскланялся с будущими хозяевами — и за работу.

Слуга, открывший дверь после долгой задержки, оказался, если верить его монологу, близким родственником и интимным другом не только родителей Андрея, но и всех домашних животных, принадлежавших его семье. И даже с письмом от Ганзы, с которым прибыл поздний гонец, у слуги были противоестественные греховные связи.

Но разбудить хозяина слуга согласился, и, как показалось Андрею, с плохо скрываемым злорадством.

Ещё какое-то время ожидания на холодном ночном ветру — и слуга объявился вновь, не в пример более предупредительный и вежливый.

Банкир Ридольфи ждал Андрея в приёмном покое, в Руси названном бы сенями. Молчан уже начал привыкать к странностям Европы. Например, к манере встречать гостей в большой, а значит, сырой и тёмной каменной коробке.

— Как, синьор, вы один, без груза? Но в письме говорится о деньгах, о больших деньгах! Где же они, осмелюсь спросить?

Ридольфи был высок, светловолос, лицом похож на языческого истукана Аполлона. А манерами — на балаганного шута, недавно побитого публикой. Больно и страшно, но представление должно продолжаться! А голос, что за голос! Скрежет железа по граниту, а не голос...

Странный он всё-таки господин, этот Ридольфи.

Но для Андрея — дверной ключ к Англии и службе у графа Сесила.

— Хороший вопрос вы задаёте, сударь! Прекрасный, можно сказать, вопрос! Только — для ушей ли прислуги?

Ридольфи поморгал, помолчал, застыв. Затем понял, что от него требуется.

— Пройдёмте, синьор, в доме есть комнаты поменьше и потише...