Висконти. Обнаженная жизнь - Лоранс Скифано Страница 22

Вторая вилла, звавшаяся Вилла Веккиа, была построена в наполеоновскую эпоху и выглядела не так помпезно, но в ее охристо-желтом фасаде, синих ставнях, статуях, строгости и соразмерности силуэта было гораздо больше очарования. По словам Уберты, она долго стояла заброшенной и была заколочена досками. На вилле никто не жил; бабушка Анна Эрба держала там лошадей. Позже донна Карла приказала устроить на первом этаже вышивальные мастерские, в которых работали монашки. «Моя мать, — уточняет Уберта, — владела магазином в Париже, но женщина, которая им управляла, доставляла одни неприятности… Нас вечно окружали воры».

Именно в этот дом, обставленный впоследствии в неоклассическом и готическом ломбардском стиле, всегда возвращался Лукино Висконти: каждое лето он проводил здесь в обществе братьев и сестер; даже в военные годы, о которых его младшая сестра расскажет нам, что она «насажала в саду целую кучу овощей, чтобы было чем прокормиться, а поскольку вилла стояла на том месте, где прежде был монастырь, я то и дело натыкалась на человеческие кости…» Сюда же осенью 1972 года Лукино Висконти приедет выздоравливать после инсульта и заканчивать монтаж «Людвига». В своих пенатах, связанных с детскими грезами, он спит в кровати-ладье, спинки которой сделаны в форме лебедей, в точности как в бестиарии Людвига Баварского… Когда на рассвете он отворяет окно, вновь ожикают все воспоминания и призраки детских лет. «Механическая газонокосилка, — говорит он, — не справлялась с травой под деревьями. Я узнавал звук из прошлого: точили косу. Мы с сестрой (Ида Гастель, владелица дома) выходили на маленькую аллею нашего детства; все растения, видевшие нас много лет назад, остались на своих местах. Я отыскал книгу, которую мы вместе читали. Я вспоминаю былые страхи, сомнения, о которых мы горячо спорили ночи напролет». Именно здесь, в коридоре первого этажа, Лукино будет заново учиться ходить, здесь он возродится к жизни.

Именно эта вилла, а не дом в Граццано и не дворец в Милане, всегда была для него отчим домом. Висконти, подобно крови, бегущей по жилам, оживлял это жилище и чувствовал себя с ним единым целым. Пышный и уютный, одновременно театр и семейное гнездышко, этот дом — прообраз всех домов, где когда-то давным-давно обитало счастье. Здесь жила поэзия выходных дней и семьи, которая еще не распалась: ты еще мал, просыпаешься каждое утро и слышишь привычные звуки — лают собаки, по лестницам ходят слуги, доносятся родные голоса, и, как всегда, издалека слышна музыка.

Черноббио, пишет мадемуазель Элен, «было раем для детей. Парк был таким большим, что в трех его концах стояли три сторожки. Граф приказал построить для детей тропическую минидеревню — здесь были сооружены пять хижин из веток, куда дети могли приглашать друзей, устраивать пикники и играть». В парке было полно живности — павлины, сойки и лошади. Собаки то и дело забегали в комнаты — и это были не аристократические русские борзые, а огромные и крепкие ньюфаундленды, чьи горящие глаза и ярко-красные отвисшие брыли повергали в ужас гувернантку-француженку. «Они почти всегда сидели у ног хозяйки, властной бабушки Эрба, и та заставляла их повиноваться, слегка хлопая по мордам. Дети играли с ними, таскали за хвосты и за уши, катались на них верхом, а те оставались кроткими, как ягнята. Я наблюдала за этим, окаменев от ужаса». Дни проходили в сумасшедших велосипедных гонках, купаниях, прогулках по озеру, сражениях и засадах; граф лично разрабатывал стратегию и с удовольствием принимал участие в детских играх. По вечерам, будет вспоминать Лукино, наигравшаяся, усталая и счастливая ребятня «подставляла родителям для поцелуя сонные мордашки».

Все ритуалы и уклад жизни оставались здесь неизменными. Светскость господствовала в этом изящном месте, куда выезжал на отдых весь миланский бомонд; на знаменитой вилле д’Эсте время от времени останавливалось множество богатых иностранцев, знакомых Висконти: члены семей Ноай, Бомон, русские княгини, царь «Русских балетов» Дягилев, Мися Серт, а чуть позже и Коко Шанель. «В Черноббио, — пишет мадемуазель Элен, — жили комфортно и на широкую ногу. К нам часто приезжали с визитами, мы наносили ответные». Но обаяние Виллы Эрба оставалось по-семейному уютным. Через шестьдесят с лишним лет Висконти мысленно воскресит в памяти этот «рай среди зелени», «эти счастливые дни на берегу озера, когда мы только начинали обсуждать с братьями, куда бы нам отправиться, и в это самое время вдруг разражалась гроза. Раздосадованные, мы торчали у окон, по стеклу текли струйки дождя. Однажды во время грозы ветер повалил самое красивое дерево в саду». Ничего не оставалось, кроме как приняться за одну из складных картинок на пять тысяч частей, не обращая внимания на энергичные протесты бабушки, которая сама любила раскладывать их на зеленом сукне бильярдного стола.

«Все это до сих пор живо в моей душе, — говорит Висконти. — Случалось, что мы засыпали в полуденную жару прямо на траве, а кругом стрекотали сверчки и цикады… Потом наступала осень, пора сбора винограда. Приуныв от мыслей о возвращении в школу, мы устраивали собственную жатву — собирали чувства, образы и сны».

Кроме того, они собирали воспоминания. Вот самое раннее из них: экскурсия в Энгадинские горы. Лукино записал о ней в дневнике: «Поездка на автомобиле до Кьявенны, где нам подали завтрак, пока мы ждали машину, которая должна была доставить нас наверх, до Малоджи (в Кьявенне еще жарко, а когда взберешься повыше, уже прохладно). Остановка в Черноббио. Фарфоровый умывальник, украшенный орнаментом из темносиних цветов. В водосточной канаве в Кьявенне — фарфоровые куколки. Вдоль всей дороги — розовые горные гвоздики с очень сильным ароматом. Моя мать расположилась на высоком заднем сиденье, мы по очереди подсаживаемся к ней. Остальные едут в машине с открытым верхом…. Визит к [графине] Казати. Зильс Мария. Отель. Эдуардо упал и расшиб подбородок…»

Как бы ни расширялась потом география летних каникул (это был и Париж, куда обожали ездить мать и бабушка Висконти, и особенно пляжи Лидо в Венеции, в Римини и в Форте Деи Марми), главными, исконными местами отдыха останутся Черноббио и Граццано: после окончательного разрыва родителей их несходство станет для Лукино символом противостояния и разделения родов Эрба и Висконти, двух полюсов его мироощущения.

Противопоставлять буржуазные, даже крестьянские корни матери и аристократическое происхождение отца, подчеркивать этот контраст — значит упрощать все до схемы: гармоничный союз Карлы Эрба и Джузеппе Висконти все же продлился целых пятнадцать лет. Аристократу, как мы уже видели, была отнюдь не чужда буржуазная деловая хватка. Он не «только дал себе труд появиться на свет» — он учил своих детей, что их происхождение не дает им автоматически прав на все, и проявлял примерное великодушие по отношению к униженным и оскорбленным. С другой стороны, «простолюдинка», частенько надевавшая длинный фартук и помогавшая жене привратника готовить ризотто, с детства постигла все тонкости светской жизни и выглядела куда изысканней и культурней королевы Елены, чьей фрейлиной была в 1920-е годы. Оба супруга были весьма чадолюбивы и много времени посвящали воспитанию детей. «Меня до сих пор удивляет, — скажет Висконти, — каким образом и отец, и особенно мать ухитрялись не разорваться между делами, светскими обязанностями и детьми…»