Дневник Чумного Года - Даниэль Дефо Страница 22

Однажды, проходя по Хаундсдич, [137]я услыхал страшный шум. Правда, народу собралось не так уж много, потому что людям не разрешали собираться гурьбой и толпиться; не стал и я особо задерживаться. Но крик был настолько громкий, что пробудил мое любопытство, так что я окликнул одного из выглядывавших из окна и спросил, что случилось.

Оказалось, что наняли сторожа, которому было поручено стоять на посту у зараженного (или предположительно зараженного) чумой дома; он провел там две ночи кряду, днем же, как он сам рассказывал, там находился другой сторож, который и сейчас должен был подойти сменить его. За все это время в доме не раздалось ни шороха, не зажглось ни единого огонька; его ни о чем не просили, не посылали ни с какими поручениями (а именно это и являлось обычно главной обязанностью сторожа); одним словом, не причиняли ему, как он выразился, никакого беспокойства с середины понедельника, когда он слышал в доме громкие вопли и плач, вызванные, предполагал он, близкой смертью кого-то из домочадцев. За день до этого, когда погребальная телега, как ее называли, остановилась у их дверей, из дома вынесли труп горничной, завернутый лишь в кусок зеленой дерюги, и могильщики, или погребальщики, как их называли, положили его на телегу и увезли.

Сторож, услышав крики и плач, о которых говорилось выше, постучал в дверь, но долгое время никто не откликался; однако в конце концов кто-то выглянул и сказал поспешной скороговоркой, хотя в голосе еще слышались слезы:

— Что вам надобно? Зачем подняли такой шум?

— Это сторож, — ответил тот. — Как вы там? Что случилось?

— Какое вам до этого дело? — был ответ. — Сходите за погребальной телегой.

Этот разговор был около часу ночи. Вскоре, рассказывал парень, он остановил телегу и стал снова стучаться, но никто не ответил. Сторож продолжал стучать, а возница с колокольчиком выкрикнул несколько раз: «Выносите своих мертвецов!»; но ответа не было, наконец возницу позвали в другие дома, он не захотел долее ждать и уехал.

Сторож терялся в догадках, как все это понимать, но решил отложить выяснения до утра, пока не придет его сменщик, или дневной дозорный, как их называли. Когда он рассказал ему обо всем в подробностях, оба начали колотить в дверь; стучали долго, но никто не ответил. Тут они заметили, что окно, точнее, сводчатое оконце на высоте двух лестничных маршей, через которое им уже отвечали раньше, осталось открытым. Тогда они, чтобы удовлетворить свое любопытство, принесли большущую лестницу, и один взобрался на нее и заглянул в комнату. Там увидел он мертвую женщину, лежащую на полу в самом плачевном состоянии, едва прикрытую сорочкой. Но хоть он громко кричал и стучал об пол своим жезлом, никто не откликнулся, да и никаких звуков в доме не было слышно.

Он спустился вниз и рассказал об всем своему сменщику. Тот тоже слазил, но не обнаружил ничего нового; они не захотели лезть в окно, а решили сообщить обо всем либо лорд-мэру, либо еще кому-нибудь из магистрата. После их сообщения магистрат приказал дом открыть; пришли констебль с понятыми следить, чтоб чего не украли; соответственно, дверь взломали, но никого не нашли, кроме молодой женщины, зараженной чумой, которой уже ничто не могло помочь; остальные бросили ее умирать в одиночестве и не то нашли какой-то способ отвлечь сторожа и вышли через дверь, не то — через боковую дверь, не то — через крышу, так что сторож этого не заметил; а что до криков и стонов, которые он слышал, так это были причитания при прощании, крайне тягостном для всех, потому что молодая женщина приходилась сестрой хозяйке дома. Хозяин, его жена, несколько детей и слуг — все сбежали; здоровые или больные — я так и не узнал, да, по правде говоря, и не особенно старался потом разузнать.

Множество подобных побегов совершалось из запертых домов, особенно когда сторожа усылали с каким-нибудь поручением; ведь в обязанности его входило исполнять любые поручения, куда бы его ни посылали жильцы, а именно: за пищей, лекарствами, позвать врача, если тот согласится пойти, или хирурга, или сиделку, заказать погребальную телегу, словом, за всем необходимым; однако с условием, что, когда сторож уходит, он запирает входную дверь, а ключ уносит с собой. Противясь этому и стремясь обмануть сторожа, люди заводили по два-три ключа к замку либо ухитрялись вывинчивать замок, если это было возможно, и таким образом снимать его, находясь внутри дома; и когда они усылали сторожа на рынок, в пекарню или за какой-нибудь безделицей, то отпирали дверь и могли выходить наружу, сколько их душе угодно. Однако все это обнаружилось, и власти вынуждены были приказать прикреплять с внешней стороны к дверям болты и навешивать висячие замки.

В другом доме, как мне говорили, на улице, соседствующей с Олдгейт, заперли всю семью только потому, что заболела горничная. Хозяин дома жаловался через друзей ближайшему олдермену, а также лорд-мэру и сказал, что готов отправить горничную в чумной барак, но ему отказали; так что на двери у него намалевали красный крест, навесили замок, как было сказано выше, а к дому, согласно правилам, приставили сторожа.

Когда хозяин дома понял, что спасения нет, что он с женой и детьми заперты под одной крышей с этой несчастной больной служанкой, он кликнул сторожа и велел, чтобы тот достал сиделку для ухода за бедной девушкой, потому что им самим нянчиться с ней — верная гибель; он дал ясно понять, что, ежели сиделка не будет найдена, девушка наверняка уж умрет, если не от болезни, так от голода, потому что он твердо решил, что никто из его семьи и близко к ней не подступится, а лежит она на чердаке, на высоте пятого этажа, так что оттуда никто не услышит ни ее плача, ни криков о помощи. Сторож согласился, ушел, разыскал сиделку, как ему было велено, и вернулся с ней тем же вечером. Это время хозяин дома употребил на то, чтобы проделать здоровенную дыру из своей лавки на первом этаже в соседний сарайчик, где раньше сидел сапожник, который в те мрачные времена не то умер, не то уехал из города, так что ключ остался у хозяина дома. Проделав проход в сарайчик (чего он не смог бы осуществить, если б сторож сидел у дверей, так как шум работы непременно встревожил бы его), повторяю, проделав проход в сарайчик, он преспокойно ждал, пока сторож не вернется с сиделкою; прождал он и весь следующий день. Но к ночи, услав сторожа еще по какому-то пустячному поручению (насколько я помню, к аптекарю за примочками [138]для служанки, так что сторож должен был дожидаться, пока аптекарь приготовит их, а может, и еще за чем-то, но только так, чтобы задержать его не некоторое время), он вывел всю семью из дома, оставив сиделку и сторожа хоронить бедную девушку то есть бросить ее в погребальную телегу, — а также позаботиться о своем доме и имуществе.