К. Р. Баловень судьбы - Наталия Чернышова-Мельник Страница 15

…Спор поднялся ожесточенный, ум за разум стал заходить, кричали на всю комнату и ничего, конечно, не разобрали. Что за огромная сила мышления у Достоевского! Он на такие мысли наводит, что жутко становится и волосы дыбом поднимаются. Да, ни одна страна не производила еще такого писателя, перед ним все остальное бледнеет.

Константину хочется встречаться с Федором Михайловичем вновь и вновь, беседовать о жизни, литературе, постигать с его помощью вселенскую мудрость.

В феврале 1880 года он встречается с Достоевским и Владимиром Соловьевым в гостях у знаменитой петербургской певицы и композитора Ю. Ф. Абаза, жены министра финансов.

В этот период Константин Константинович продолжает знакомство с произведениями ставшего любимым писателя. Роман «Преступление и наказание» он называет одним из «лучших и глубоких произведений» русской литературы. А следующая запись – 26 февраля – посвящена непосредственно личности писателя:

Я люблю Достоевского за его чистое детское сердце, за глубокую веру и наблюдательный ум. Кроме того, в нем есть что-то таинственное, он постиг что-то, чего мы все [не] знаем.

20 февраля 1880 года в столице произошел очередной террористический акт. Народоволец И. Млодецкий покушался на жизнь генерал-губернатора М. Лорис-Меликова, «бархатного диктатора». Власти отреагировали на происшедшее стремительно и беспощадно, на 22 февраля по приговору военного суда была назначена казнь И. Млодецкого. Достоевский, считавший терроризм одним из проявлений нравственной болезни русской молодежи, относился к нему резко отрицательно. И все же пошел посмотреть на казнь преступника.

В дневнике Константина появляется подробная запись рассказа Достоевского об увиденном в этот день, и оценка услышанного великим князем:

Достоевский ходил смотреть казнь Млодецкого: мне это не понравилось, мне было отвратительно сделаться свидетелем такого бесчеловечного дела; но он объяснил мне, что его занимало все, что касается человека, все положения его жизни, его радости и муки… Млодецкий озирался по сторонам и казался равнодушным. Федор Михайлович объясняет это тем, что в такую минуту человек старается отогнать мысль о смерти, ему припоминаются большей частью определенные картины, его переносит в какой-то жизненный сад, полный весны и солнца. И чем ближе к концу, тем неотразимее и мучительнее становится представление неминуемой смерти… Мне так грустно стало со слов Федора Михайловича, и возобновилось прежнее желание испытать самому последние минуты перед казнью, быть помилованным и сосланным на несколько лет в каторжные работы. Мне бы хотелось пережить все эти страдания: они должны возвышать душу, смирять рассудок.

Такие мысли выдают в великом князе натуру очень чистую, глубокую – такую, которая высоко поднимается над обыденностью. Они – та благодатная почва, которая даст толчок к развитию прекрасной поэзии.

Константин не раз приглашал Достоевского в Мраморный дворец, там устраивались интереснейшие литературные вечера. В узком кругу близких к великому князю людей, любивших писателя и ценивших его талант, Федор Михайлович читал главы из романа «Братья Карамазовы». Причем читал так проникновенно, что вызвал у своих слушателей слезы.

Эти два талантливых человека тянулись друг к другу, испытывали обоюдную симпатию. Но, как это ни покажется странным, подчас расположение Достоевского к великому князю Константину Константиновичу вменялось ему в вину. Находились люди, которые считали эту зарождавшуюся дружбу связью писателя с правительственными кругами. На самом же деле Федор Михайлович испытывал искреннюю симпатию и привязанность к художественно одаренному молодому человеку, который чутко реагировал на все прекрасное в искусстве. И наконец, ему было просто приятно, как и любому творческому человеку, встретить искреннего почитателя своего таланта. К тому же сам писатель, прекрасно разбиравшийся в людях, увидел зорким взглядом в молодом человеке дар поэта. Об этом свидетельствует в дневнике Анна Григорьевна Достоевская, которая очень тепло пишет о великом князе:

Это был… юноша, искренний и добрый, поразивший моего мужа пламенным отношением ко всему прекрасному и родной литературе. Федор Михайлович провидел в юном великом князе истинный поэтический дар.

А сам Константин Константинович всегда с особым душевным волнением вспоминал о встречах с великим русским писателем, признаваясь: «Мало мыслителей, которые бы приходились мне так по душе, как Достоевский». Федор Михайлович сумел затронуть самые сокровенные струны его души. Иначе не написал бы человек, всю жизнь проживший в прекрасных дворцах, так проникновенно о его героях:

Отчего это у Достоевского всегда выводятся люди не как все, а какие-то необыкновенные, не то больные, не то сумасшедшие, а вместе с тем их чувства и мысли так нам знакомы и близки?

Такой отклик может вызвать лишь слово гения.

Большое влияние на формирование личности юного великого князя оказал в тот период еще один замечательный русский писатель – Иван Сергеевич Тургенев. В 1880 году он приехал в Санкт-Петербург из Парижа и был желанным гостем в кругах не только художественной интеллигенции, но и революционно настроенной молодежи. Его рады были видеть в разных домах, в том числе и в Мраморном дворце. Правда, не все его обитатели. Константин Константинович с нетерпением ожидал встречи с писателем, находившимся в зените литературной славы, а вот великая княгиня Александра Иосифовна даже не вышла из своих покоев, чтобы поприветствовать его. А все потому, что была убеждена: Тургенев – «красный».

Это предубеждение имело негативные последствия – в Мраморном дворце Тургенев действительно не имел успеха. Вот что записал после встречи с писателем Константин Константинович:

Вчерашний вечер с Тургеневым расстроился, он несколько раз подвергался подозрениям в революционном направлении… Эти предположения вовсе не основательны.

В симпатиях к революции Тургенева подозревали отнюдь не только в великокняжеском дворце. С опаской относилась к писателю и столичная полиция. Власти были недовольны тем, что на встречах с читателями публика устраивала ему овации, многие возбужденно выкрикивали слова восхищения. Дошло до того, что для выступления Тургенева в Литературном фонде понадобилось специальное разрешение полицейского начальства.

Великий князь Константин на все эти недоразумения старался внимания не обращать. Для него Тургенев был непререкаемым авторитетом в области искусства. Это подтверждает история, которая произошла с картиной А. Куинджи «Ночь на Днепре». Иван Сергеевич, оказавшись в мастерской живописца, одним из первых увидел только что законченное полотно. И тут же «пришел в восторг», как свидетельствует находившийся там вместе с ним Я. Полонский. 14 марта 1880 года великий князь пишет в дневнике, что на вечере у графини Анны Комаровской, служившей гофмейстериной у его матери, Тургенев с восторгом рассказывал собравшимся о последней работе Куинджи:

…он так художественно ее описал, что мне захотелось непременно самому сличить рассказ с оригиналом. Вчера мы… поехали отыскивать мастерскую Куинджи… еле-еле нашли… проходив с четверть часа по разным закоулкам. Она находится под самой крышей… Сам Куинджи… не знал меня и смотрел с некоторым удивлением, тем более что, верно, не ожидал найти любителя искусства под морским мундиром. Впрочем, он очень учтиво пригласил нас в мастерскую и поставил перед своей картиной. Я как бы замер на месте.