Горстка людей - Анна Вяземски Страница 13

Миша наконец продолжил свой рассказ.

— Так вот, Катя возвращается домой, где ее поджидает мать, сразу признавшая экипаж Белгородских. Она требует подробнейшего отчета: вальсы, самые что ни на есть невинные разговоры и прочее. Под конец она спрашивает дочь: «Так что же, объяснился он или нет?» Катя, подумав, отвечает: «По пути домой, в коляске, он украдкой пожал мне руку и сказал: «Мы с вами как петроградские мосты. Расходимся, чтобы сойтись вновь, и сходимся, чтобы снова разойтись». Для матери этого было достаточно. На следующее утро она примчалась к нашим родителям и сообщила им, что Игорь и Катя помолвлены. Мама как могла пыталась помешать этому нелепому браку. Но Катина мать сумела выставить Игоря виноватым — а он и без того сам вечно винит себя во всем — и убедила его, что он форменным образом скомпрометировал девушку.

— «Мы с вами как петроградские мосты. Расходимся, чтобы сойтись вновь, и сходимся, чтобы снова разойтись», — повторила Наталия. — Что он хотел этим сказать?

— Да ничего, в том-то и дело, что ровным счетом ничего!

Пруд серебристо блестел под луной. Плакучие ивы отражались в нем, как в зеркале. Концерт жаб и лягушек стал просто оглушительным. Слышно было, как они шуршат в камышах, в высокой траве. Порой раздавался плеск, и зеркальная гладь воды мутилась.

— Скажи мне, Натали… — Покончив с женитьбой брата, Миша заговорил необычайно серьезно. — Вы женаты уже три месяца, а ты все еще не беременна…

Но Наталия как раз заметила у самой дорожки большую жабу-певунью. Затаив дыхание, чтобы не спугнуть, она присела в траву в полушаге от нее. Ей были хорошо видны широкая, плоская голова, большущий, до ушей рот и туловище, такое грузное, что брюшко волочилось по земле. Наталия не испытывала к ней отвращения, скорее наоборот; осторожно, кончиком пальца, она потрогала жабу. Прикосновение ее бородавчатой кожи было до странного непривычным, но понравилось ей.

— Вот Ксения сразу же забеременела. Ты, надеюсь, любишь детишек?

Видя, что она его не слушает, Миша повысил голос. Потревоженная жаба прыгнула и скрылась под низкими ветвями ивы. Оттуда донеслась ее рулада, которую подхватили десятки других жаб у пруда.

— Не докучай Натали нескромными вопросами, — мягко попросил Адичка.

Внезапно посвежело. Какой-то печалью повеяло от пруда и его берегов. Пурпурное облако наползло и скрыло луну. Наталии подумалось, что в этой августовской ночи уже ощущается дыхание осени, и ей стало немного грустно. Она поежилась, и Адичка поспешно набросил ей на плечи свою куртку.

Наталия обвила руками его шею. «Отнеси меня в дом, — попросила она, ласкаясь. — Я так устала сегодня». Мишу поразило просиявшее нежностью лицо брата. «Какие же вы дети!» — буркнул он недовольно. И запустил в воду один за другим три камешка, распугав лягушек.

— Клубничное варенье, вишневое варенье с косточками и без. Яблочное варенье с ананасами и без. Варенье из рябины с лимоном…

Наталия громко и монотонно зачитывала список припасов, который составляли по приказу Ольги на протяжении всего августа. Все было скрупулезно занесено в толстую тетрадь в коленкоровой обложке, которая лежала всегда на одном и том же месте, на полке в буфетной. Наталию все это интересовало так мало, что она и вовсе забыла бы о существовании этого списка, если бы Адичка вчера не удивился, что пришлось есть дичь без маринованных вишен и без брусничного варенья.

Из кухни Наталия перешла в кладовую, битком набитую всевозможными домашними соленьями и вареньями. Ей, однако, показалось, что многого не хватает. Она не преминула сделать замечание экономке Паше. Это была женщина лет пятидесяти, высокая, худая и несколько мужеподобная; Адичка благоволил к ней, потому что знал ее с малых лет. На ее строгом лице красовались очки в металлической оправе. Говорила она мало, улыбалась редко. На сумбурные расспросы Наталии отвечала одно:

— Если запасы не пополнять, то и в самом богатом доме есть станет нечего.

— Ты лучше меня знаешь, что нужно делать. Не жди моих приказаний, действуй…

— Но княжна Ольга…

— Княжна Ольга выросла в этом доме. А я здесь всего полгода. Откуда же мне, по-твоему, все это знать?

Наталия едва не добавила: «Да я и не хочу проводить дни за подсчетом провизии», — но сдержалась, понимая, что подобная откровенность может обидеть Пашу.

На одной из полок выстроились в ряд банки с крупным черносливом и сушеными абрикосами. Несколько килограммов орехов, собранных две недели назад, ждали в корзинах невесть какой обработки.

Паша приоткрыла дверь в ледник. Там хранилось много бутылок и бутылочек. На вопрос Наталии Паша ответила, что это все настойки и наливки, а делаются они на ягодах или на листьях черной смородины, брусники и клюквы. Она также показала соленые и маринованные грибы всех видов, по-разному приготовленные, с учетом вкусов всех домочадцев Белгородских. Глаза Паши за стеклами очков вдруг заблестели, а голос, обычно тихий и без выражения, словно окреп.

— Это все ты приготовила? — спросила Наталия.

Она едва расслышала «да», произнесенное почти шепотом. Паша зарделась как девушка. Наталия обняла ее и звонко расцеловала в обе щеки.

— Впредь заготовкой провизии будешь заниматься ты.

Паша хотела было возразить. Но Наталия жестом остановила ее и заговорила властно, что водилось за нею редко и потому обезоруживало собеседников.

— Я так хочу. Сегодня же я соберу прислугу и скажу всем, что отныне они должны слушаться только тебя.

Она протянула Паше тетрадь в коленкоровой обложке, набила карманы орехами и, напевая, покинула кладовую. Паша шла следом. «Я велю заквасить капусту, чтобы всем хватило на весь год», — сказала она в спину Наталии. Та не отвечала, и Паша добавила: «Это всегда делают по осени».

В последние несколько дней дожди и холода совершенно преобразили парк за окнами. Дважды налетавшая буря сорвала с деревьев последние листья, и теперь они прели на земле. По аллеям, раскисшим, кое-где заваленным обломанными ветками, ходить становилось все труднее, несмотря на усердие садовников, которым было приказано их расчищать. Наталия, собиравшаяся наведаться в коровник, отказалась от этой мысли.

Наморщив от досады нос, она смотрела на дождь, который лил не переставая, заволакивая пеленой все вокруг. Зарядило, видно, надолго, и она начинала жалеть, что осталась в деревне. Адичка, боясь, что жена заскучает, не раз предлагал ей провести часть осени и зимы в Петрограде. Но Наталия отказывалась, она и помыслить не могла о разлуке с ним. Больше всего ей хотелось, чтобы они уехали вместе, и она терпеливо, насколько могла, ждала, когда он сможет вырваться. Отъезд уже несколько раз откладывался и по сей день оставался под вопросом. Многочисленные заседания в уезде и волости отнимали у Адички время, которого и без того было в обрез.

Из-за непогоды Наталия перестала ездить с мужем верхом, когда он объезжал поместье. Она теперь не гуляла, не играла в теннис. Больницей тоже больше не занималась. Оставалась школа, где она время от времени бывала, когда ее вдруг одолевало желание хоть чем-то заняться. Ей нравилось общество учителя, молодого человека, беззаветно преданного своему делу и детям. Его терпение и вера восхищали Наталию. Ничто не могло заставить его опустить руки — ни лень учеников, ни равнодушие их родителей. Его уроки были для Наталии наукой и развлечением одновременно. На ее глазах маленькие упрямцы и невежды вдруг словно выходили из спячки, пробуждаясь к новой жизни. «Возьми на себя хоть один класс, — советовала ей Ольга. — Мы все учили детей». Наталия не отказывалась прямо, но медлила. «Ладно, потом», — неопределенно отвечала она.