Наука джунглей - Джим Корбетт Страница 13

Научиться узнавать крики народа джунглей было не трудно; не составляло также большого труда подражать голосам некоторых птиц и зверей, поскольку я обладал хорошим слухом, молодыми губами и гибкими голосовыми связками. Но мало различать птиц и зверей по голосам и уметь им подражать. Ведь, за исключением певчих птиц, которые только для того-то и служат, чтобы наполнять звуками сад природы, птицы и звери не подают голоса без причины, а в зависимости от ситуации меняется и крик.

Как-то, сидя на дереве, я наблюдал за стадом читалов, пасущихся на открытой полянке. В стаде было пятнадцать самцов и самок и пять оленят примерно одного возраста. Один из малышей, дремавших на солнышке, поднялся на ноги, встряхнулся и, высоко вскидывая копытца, понесся по полянке в сторону поваленного дерева. Это было сигналом для остального молодняка к игре «догони меня». Один за другим все пятеро перескочили через дерево и, сделав галопом круг по поляне, вернулись обратно. После второго круга тот, что бежал впереди, углубился в джунгли, а за ним и остальные. Одна из самок, до этого лежавшая на земле, поднялась посмотреть, куда помчался молодняк, и издала резкий отрывистый лай. Беспечные юнцы по этому звуку примчались обратно на лужайку, на взрослых животных он не произвел ни малейшего впечатления: одни продолжали спокойно лежать на земле, другие мирно пощипывали низкорослую траву. Недалеко от полянки проходила тропинка, используемая дровосеками, и вскоре на ней появился человек с топором на плече. Сидя высоко на дереве, я заметил мужчину издалека, потому что он шел по сравнительно открытому месту. Когда дровосек оказался на расстоянии ста ярдов от поляны, одна из самок увидела его и издала отрывистый лай, по которому все стадо немедленно ринулось в густые заросли.

Лай обеспокоенной матери, зовущей своих малышей, и другой, которым стадо было предупреждено о приближении человека, моему нетренированному уху показались совершенно одинаковыми. И лишь со временем, когда пришел опыт, я научился понимать разницу между голосами животных и птиц, когда они попадают в разные ситуации. Разница эта заключается, собственно, не в самом крике, а в его оттенках.

Собака лает, и всякому ясно, что она или приветствует хозяина, или предвкушает предстоящую гонку, или она в ярости при виде забравшегося на дерево кота, или она видит чужого, или просто лает оттого, что ее посадили на цепь. Во всех этих случаях именно интонация лая позволяет определить его причину.

Когда я научился различать всех обитателей джунглей по голосам, понимать причины их криков и даже подражать им так, что смог приманивать некоторых птиц и животных, джунгли стали для меня еще интереснее. Теперь мне был доступен не только мир образов, но и мир звуков джунглей. Но еще было нужно научиться точно определять источник звука. Животные, день и ночь живущие в страхе, умеют определять источник звука изумительно точно; и человека страх может научить тому же. Совсем не трудно установить источник многократно повторяющихся звуков, например лай лангура (тонкотела) на леопарда, или кашель читала при подозрительном шорохе, или крик павлина при виде тигра. Эти сигналы не означают, что нужно немедленно убегать, они носят лишь предостерегающий характер. А вот одиночные сигналы, такие, как хруст веточки, приглушенное рычание либо одиночный, предупреждающий крик птицы или зверя, которые к тому же непонятно, откуда исходят, явно свидетельствуют о том, что опасность рядом, и служат сигналом к немедленному бегству. Страх научил меня ориентироваться по звукам так, что я мог точно установить направление, откуда он донесся, и расстояние до его источника, я мог проследить за передвижением невидимых глазу тигров или леопардов, не важно при этом, где я находился — прямо в джунглях и днем или в своей постели и ночью — ведь дом наш был расположен таким образом, что все лесные звуки были в нем слышны.

За то, что я приносил Стефену Дизу птиц, он подарил мне ружье, о чем я уже рассказывал. Это была шомпольная двустволка. Наверное, в годы своей молодости она была неплохим оружием, но теперь эффективность ее наполовину уменьшилась, поскольку из-за передозировки пороха правый ствол дал трещину. Взрыв повредил также и ружейную ложу, и когда Стефен вручал мне это видавшее виды оружие, ствол и приклад только чудом держались вместе, связанные медной проволокой. Однако Кунвар Сингх — мой друг-браконьер — успокоил меня, сказав, что левый ствол еще крепок и способен сослужить добрую службу; он оказался прав, и рацион нашей большой семьи в течение двух зим пополнялся кустарниковыми курами и павлинами; а однажды, подкравшись почти вплотную к читалу, я умудрился свалить его пулей четвертого калибра.

Правда, из этого ружья я ни разу и не пытался бить птицу влет и мне не стыдно в этом признаться. Достать патроны и порох было нелегко, поэтому, чтобы не тратить даром скудные боеприпасы, я должен был точно рассчитывать каждый выстрел. Если за утро или вечер я расходовал две-три пули, то и приносил домой две-три птицы, и такая охота доставляла мне больше удовольствия, чем все остальное.

Однажды вечером я возвращался с поросших лесом предгорий, расположенных между двумя высохшими руслами. Уже несколько недель стояла очень сухая погода, затруднявшая охоту. Когда я повернул домой, солнце клонилось к закату. Помимо пороха и пуль в моей охотничьей сумке лежали кустарниковая курица и серебряный фазан. Выходя из глубокого ущелья, в котором подстрелил фазана, я увидел, что над горным отрогом на западе показалась иссиня-черная туча. Если такая грозная туча появляется после нескольких дней суши и зноя, при полном безветрии, когда ни лист, ни былинка не колыхались, это предвещает ливень с градом. В предгорьях этой напасти боится и зверь и человек: всего за несколько минут возделанные поля — будь то в четверть мили шириной или тянущиеся на десять миль — могут превратиться в пустыню, а дети и домашние животные — погибнуть, окажись они на открытом месте. Мне не приходилось видеть диких животных, убитых градом, но я видел джунгли, усыпанные погибшими птицами, среди которых были даже стервятники и павлины.

Мне нужно было пройти три мили, но, выбрав прямое направление к дому и срезая углы и изгибы звериных троп, я мог сократить расстояние на полмили. Теперь иссиня-черная туча надвигалась прямо на меня, а в ее разрывах постоянно сверкали молнии. Птицы и животные замолкли, и единственный звук, который я слышал, входя под кроны мощных деревьев, был отдаленный раскат грома. Под густым пологом из листьев было почти темно, и пока я бежал вприпрыжку, не забывая про осторожность и поглядывая себе под ноги, поскольку был бос, поднялся сильный порывистый ветер, всегда предшествующий грозе. Я уже наполовину пересек участок густого леса, когда ветер закачал деревья, поднял сухие, как трут, опавшие листья и закружил их по земле, к этому добавился шум внезапно низвергшихся сверху потоков воды, и тут раздался пронзительный крик — без сомнения, это был «банши», о котором рассказывал Дансай. Начавшись на минорной ноте, крик превратился в ужасающий визг и затем, перейдя в приглушенные рыдания, замер. Некоторые звуки приводят в оцепенение, другие, напротив, побуждают действовать: крик, источник которого был где-то позади на деревьях, подстегнул меня к бегству. Несколькими неделями раньше — в компании с Магогом — я бежал от тигра так, как, казалось, никогда больше не смогу, но тогда я не знал, что страх перед неизвестным способен приделать крылья к ногам. К моей чести, следует заметить, что я не бросил свое ружье и тяжелую охотничью сумку, а, не обращая внимания на сбитые ноги и колючки, бежал, пока не добрался до дома. Над головой грохотали раскаты грома, но я успел заскочить на веранду до того, как на землю упала первая градина. В общем переполохе, вызванном надвигающейся бурей, когда все запирали двери и окна и принимали другие меры предосторожности, на мое возбужденное состояние никто не обратил внимания.