Григорий Распутин - Алексей Варламов Страница 12

«Мне пришлось знать его лично года три-четыре. Через это знакомство мне немного приоткрылась придворная и аристократическая жизнь.

Ему приписывается большое влияние на назначение государственных деятелей. Его появление характерно и с точки зрения церковно-религиозной. Его имя, несомненно, дало материал и для революции. Но, конечно, я запишу лишь немногое.

Тяжело это воспоминание. И обычно я не люблю рассказывать о нем. Просил меня один писатель дать ему материал о Распутине, я тоже отказался. И теперь пишу лишь для целости исторического материала, и то далеко не все.

Мне о нем довольно достаточно известно, потому что я знал его с первых дней появления в Санкт-Петербурге в течение нескольких лет. Кроме того, в моих руках оказалась его краткая автобиография, записанная с его слов для государыни, а так как там было много просторечивых выражений и вульгаризма, то по поручению царицы я и должен был в той же желтой сафьяновой тетради изложить все литературно. Но до конца не довелось мне довести этой работы; времена переменились…

Григорий Ефимович Распутин (другая, добавочная, фамилия его была Новых) пришел из сибирского с. Покровского Тюменского уезда Тобольской губернии.

Если верить его рассказам и записям в сафьяновой тетради, то он сначала вел жизнь греховную. Но потом пришел в раскаяние и решил перемениться. Для этого он, между прочим, выкопал где-то там пещеру и стал молиться, поститься, бить поклоны, спасаться. В таких подвигах он дошел будто бы до того, что получил дар даже чудотворения. Его жена, которую я тоже видел в Петербурге вместе с ним, простая, но умная женщина, не верила в святость мужа. Тогда он предложил ей доказательство: сели в лодку на местной реке, и она будто бы поплыла сама вверх без весел.

После этого Григорий Ефимович (так обычно звали его) решил "ходить по святым местам", как это широко практиковалось обычно среди богомольных крестьян, паломников, странников. Между другими святынями он особенно часто посещал Верхотурский монастырь Пермской губернии, как ближайший к Сибири».

Далее митрополит Вениамин пишет о том, как Распутин добрался до Казани, получил рекомендательное письмо к ректору Духовной академии Сергию. На квартире у Сергия Вениамин впервые его и увидел:

«Распутин сразу произвел на меня сильное впечатление, как необычайной напряженностью своей личности (он был точно натянутый лук или пружина), так и острым пониманием души: например, мне он тут же строго задал вопрос: "Что же? Чиновник или монах будешь?" Об этом моем тайном намерении знал только один о. Феофан, никто другой. При таком "прозорливом" вопросе гостя он так и засиял. О. Феофан всегда искал "Божиих людей" в натуре. Были и другие примеры в его жизни до и после Распутина. Другим студентам Распутин не сказал ничего особого… Знаю я другие факты его глубокого зрения. И конечно, он этим производил большое впечатление на людей. Епископ Сергий, однако, не сделался его почитателем. И, кажется, Распутин никогда больше не посещал его. Будущий Патриарший Местоблюститель был человек трезвого духа, ровного настроения и спокойно-критического ума. Но зато о. Феофан всецело увлекся пришельцем, увидев в нем конкретный образ "раба Божия", "святого человека". И Распутин расположился к нему особенно. Начались частые свидания их. Я, как один из близких почитателей о. Феофана, тоже уверовал в святость "старца" и был постоянным слушателем бесед его с моим инспектором. А говорил он всегда очень остроумно. Вообще, Распутин был человек совершенно незаурядный и по острому уму, и по религиозной направленности. Нужно было видеть его, как он молился в храме: стоит точно натянутая струна, лицом обращен к высоте, потом начнет быстро-быстро креститься и кланяться.

И думаю, что именно в этой исключительной энергии его религиозности и заключалось главное условие влияния на верующих людей <…> Как-то все у нас "опреснилось", или, по выражению Спасителя, соль в нас потеряла свою силу, мы перестали быть "солью земли и светом мира" <…> Было общее охлаждение в нас…

И вдруг появляется горящий факел.

Какого он духа, качества, мы не хотели, да и не умели разбираться, не имея для этого собственного опыта. А блеск новой кометы, естественно, привлек внимание».

Примечательно, что схожую мысль, хотя и в более жесткой форме, позднее, независимо от Вениамина, выразил в своих мемуарах и Сергей Иосифович Фудель, церковный писатель, сын известного московского священника Иосифа Фуделя:

«Зрение у христиан уже давно ослабло. Причем особенно важно заметить, что слабость духовного зрения иногда сочетается с личной высокой нравственностью.

В 1923 году мне рассказывал в тюрьме архиепископ Фаддей Астраханский, человек строгой монашеской жизни, человек кроткий и чистый, о том, с каким наивным доверием принимали в дореволюционной России Распутина именно такие, как он, хорошие архиереи. Ему, в частности, каялся в этом тот архиерей (кажется, Феофан Полтавский), который был сначала ректором Петербургской духовной академии и с именем которого связан момент "оседания" Распутина в столице. Такова была эпоха

Апостольское "различение духов", святоотеческий духовный вкус, зоркость, мудрость и мужество все больше терялись в общей массе священства».

Эпоха действительно несла в себе много соблазнов, а пастыри не всегда оказывались на высоте, но важно подчеркнуть, что здесь мы имеем дело с ретроспективной оценкой Распутина, и даже не самого Распутина, но его феномена. Реальная же личность опытного странника из села Покровского и связанная с ним история была, по-видимому, все же сложнее. Когда председатель Государственной думы М. В. Родзянко, занимавшийся по поручению Государя исследованием личности Распутина, писал: «Это был, еще до появления его в Петербурге, субъект, совершенно свободный от всякой нравственной этики, чуждый добросовестности, алчный до материальной наживы, смелый до нахальства и не стесняющийся в выборе средств для достижения намеченной цели», – то он явно упрощал духовный и житейский путь и облик Распутина. Да и едва ли могли столько человек ошибиться сразу: Хрисанф, Гавриил, Феофан, Вениамин…

«Мне кажется, что раньше у Распутина была искра Божий. Он обладал известной внутренней чуткостью, умел проявить участие и, скажу откровенно, я это испытал на себе: он не раз отвечал на мои сердечные скорби. Этим он покорил меня, этим же, – по крайней мере, в начале своей карьеры, – покорял и других», – написал несколько дней спустя после известия об убийстве Распутина познакомившийся с ним в первые годы его пребывания в Петербурге и впоследствии ставший одним из самых яростных его врагов епископ Гермоген (Долганев), а в опубликованной в «Тобольских епархиальных ведомостях» беседе с корреспондентом уже после мученической смерти владыки эта мысль получила свое подтверждение: «В первое, особенно, время в нем было много хороших задатков, недаром к нему тяготели и в нем заблуждались такие искренние и широкообразованные люди, как епископ Феофан. Потом он несколько изменился и определился, и тогда уже его нетрудно было разгадать. Я и сам заблуждался, но, слава Богу, потом понял его».

«Распутин не был авантюристом, это был человек действительно наделенный особым мироощущением и особыми духовными способностями», – охарактеризовал сибирского крестьянина уже в наши дни историк Церкви, протоиерей Георгий Митрофанов.