Переоцененные события истории. Книга исторических заблуждений - Людвиг Стомма Страница 12

Первым серьезным препятствием на пути гуннов стала хорошо укрепленная Аквилея. Раз за разом атаки гуннов разбивались о ее каменные стены. Бессмысленно было надеяться взять город измором. Аттила отлично подготовился к осаде, сделав необходимые запасы. Он даже начал подумывать об отступлении. Отказаться от подобных мыслей его заставило явление необыкновенное – здесь мы вступаем в область легенд. Осадившие Аквилею кочевники видели издалека на одной из городских башен аистиное гнездо. В тот самый прекрасный день, когда их предводителя одолели сомнения, люди заметили, что аист по очереди достает из гнезда птенцов и переносит их в клюве куда-то далеко за город. Такое поведение птицы было единодушно сочтено знамением, ибо она никогда не покинет гнезда, если бы не опасность, грозящая городу, в котором ее гнездо свито. Это убедило Аттилу, и он бросил войска на очередной штурм. В польской литературе подобный мотив использовал, несколько его переиначив, при описании обороны Ченстохова Генрик Сенкевич: «И свершилось чудное знамение. Зашумели вдруг со всех сторон крылья, и целые стаи зимних птиц опустились на крепостной двор […]

– Старики сказывают, – промолвил солдат, – что, ежели какому дому суждено рухнуть, вмиг ласточки и воробушки, что по весне вьют гнезда под его крышей, за два-три дня до того прочь летят; такое у каждой животины чутье, что заранее беду разумеет. А посему, будь под монастырем порох, птахи сюды бы не прилетели.

– Неужто правда?

– Как Бог свят!

– Хвала Пресвятой Богородице! Горе тогда шведам!».

Раз шведам было горе, то по принципу подобия защитникам Аквилеи надеяться на лучшее не приходилось. Птахи, видать, правы. Ченстохов устоял. Аквилея пала. Раздраженный потерей времени Аттила горожан не пощадил, а сам город практически сравнял с землей, да так, что, по словам Эдварда Гиббона («Падение Римской империи на Западе», Варшава, 2000), «следующие поколения с трудом находили следы руин». Затем настал черед Альтинума и Падуи, а вслед за ними Виченцы, Вероны и Бергамо. Падуя и Милан сдались без боя, благодаря чему гунны пощадили здания и самих горожан, довольствуясь их богатствами. По легенде, в одном из миланских дворцов обнаружилась фреска с изображением сидящего на троне римского императора, которому оказывали почести и приносили дары скифские правители. Аттила велел немедленно призвать художника и поменять местами лица на картине. Теперь на троне восседал надменный скиф, а перед ним стояли униженно на коленях, признавая его власть, римские императоры. Далее, как об этом свидетельствуют народные сказания, гунны направлялись к Комо, Модене и Турину, то к плодородным долинам Ломбардии. Захватчики разоряли все на своем пути, практически не встречая сопротивления. Защищаться решались лишь отдельные города, а дать бой в чистом поле не отважился никто. При таком положении вещей, когда Аттила повернул свои войска на юг, в Риме началась вполне объяснимая паника. К находившемуся тогда в Равенне вождю с просьбой о мире отправилась делегация самого высокого уровня, какой только возможен, во главе с римским папой Львом I, консулом Геннадием Авиеном и префектом Меммием Эмилием Тригетием. Встреча произошла в полевом лагере венетов «у брода на реке Минций». В этот момент варварская легенда слилась с христианской.

Почтеннейший Иаков Ворагинский, доминиканец и епископ Генуи (†1298 г.) записал, и его повествование стало официальной версией католической церкви: «В то самое время Аттила опустошал Италию, и тогда святой Лев три дня и три ночи провел в молитвенном бдении в церкви святых апостолов, после чего молвил своим приближенным: «Кто хочет идти со мной, пусть идет». А когда прибыли к Аттиле, тот, едва лишь узрел святого Льва, слез с коня, пал к его ногам и сказал, чтобы просил, чего пожелает. Лев тогда попросил, чтобы оставил Италию и освободил пленников. А когда окружение пеняло

Аттиле, что он, победитель всего мира, уступил священнику, тот ответствовал: “О себе и о вас я заботился, ибо увидел справа от него прекрасного рыцаря с обнаженным мечом, который сказал мне – если ты не послушаешь Льва, сгинешь со всеми своими”». Легенда эта существует в нескольких вариантах. В некоторых из них вместо святых Михаила или Георгия рядом с папой появляются апостолы Петр и Павел, и эта версия также весьма популярна и живуча. Даже из современного «Лексикона римских пап» Рудольфа Фишера-Волльперта (Краков, 1990) мы узнаем, что «западноримский император не в состоянии был защитить страну. Папа Лев решительно выступил в 452 г. против правителя гуннов Аттилы и во время встречи в Мантуе, исключительно благодаря силе своей личности, добился того, что Аттила обещал заключить мир. Так был спасен Рим». Приблизительно то же самое (правда, с оттенком иронии) находим у Гиббона: «Красноречие Льва I и его величественный вид произвели большое впечатление на предводителя варваров и пробудили в нем уважение к духовному отцу христиан. Появление же святых апостолов Петра и Павла, пригрозивших Аттиле смертью, если не прислушается к молитвам наместника Бога на земле, является одной из прекраснейших легенд в церковном предании. Спасение Рима, несомненно, стоило небесного вмешательства, поэтому отнесемся же снисходительно к этой сказке, которую освятили Рафаэль своей кистью, а Альгарди резцом». Немного больше рационального пытается привнести в эту историю Хуберт Стадлер («Лексикон римских пап и соборов», Варшава, 1992): «Папа отважно противостоял вторжениям варваров в Италию, и в 452 г. во время встречи в Мантуе ему удалось склонить короля гуннов Аттилу к отступлению и подписанию мира». Однако уже Джон Ман не скрывает издевки: «Как выразился Проспер, “король принял всю делегацию вежливо и так был польщен присутствием высшего священнослужителя, что приказал своим людям отринуть враждебность и, обещав мир, отступил за Дунай”. Вот так просто. Магия, да и только.[…] Очевидно, что торговались отчаянно. Весьма вероятно, что Аттила угрожал Италии страшными бедствиями. Что вызвало встречное предложение […] щедрый выкуп помог прийти к соглашению». В свою очередь Дональд Оттуотер и Кетрин Р. Джон («Словарь святых», Вроцлав, 1997) сообщают: «Лев лично отправился на встречу с воинственными гуннами в устье реки Минцио, во время которой обещанием щедрого выкупа склонил Аттилу отойти за Дунай». Значение выкупа подчеркивают многие историки: Эшер и Лебедински, Бернштам и Гамбис, который пишет о «громадном возмещении ущерба». Но все же подобное объяснение не кажется исчерпывающим. Как минимум еще четыре причины обусловили подобное решение Аттилы. Во-первых, эпидемия, вспыхнувшая в его армии. Что это была за болезнь, мы точно не знаем, хотя, судя по некоторым источникам, описывающим ее симптомы, можно предположить, что речь шла о дизентерии. Во-вторых, перепуганный вестями о падении Милана, император Восточной Римской империи начал, пока несмелые, но грозящие в будущем расшириться военные действия на границе территории варваров. В-третьих, принятая у гуннов тактика выжженной земли стала оборачиваться против них самих. Совершенно очевидно, что к концу лета армия Аттилы начала испытывать серьезные трудности со снабжением. Всем было доподлинно известно, что окрестности Вечного города были превращены готовившимися к осаде жителями в пустыню. И наконец, в-четвертых… На мой взгляд, самое важное и имевшее потом далеко идущие последствия, сражение на Каталаунских полях морально надломило гуннов. Дело тут не только в Аэции, который действительно двинулся на помощь Италии и в Западной Ломбардии даже вступил в военные действия с небольшими отрядами гуннов. Куда важнее был крах мифа. Однажды потерпевший поражение Аттила в глазах своих подчиненных уже не являлся непоколебимым гарантом успеха. Раньше о таком и подумать казалось немыслимо, но теперь даже в близком окружении вождя возникали споры и опасения. В подобной ситуации обещанное римским посольством богатство позволяло гуннам действовать по старому римскому принципу – лучше синица в руках, чем журавль в небе.