Дети Ирены. Драматическая история женщины, спасшей 2500 детей из варшавского гетто - Тилар Маццео Страница 12

Категория эта была очень широкой: в нее входили не только профессора, но и врачи, адвокаты, судьи, журналисты, писатели, богатые землевладельцы, промышленники, крупные бизнесмены, потомственные аристократы, активисты, работники социальных служб, политики, священники, монахини, офицеры, инженеры, коммунисты и ученые. Короче говоря, всякий, кто обладал культурным влиянием и влиянием на культуру. Чтобы уничтожить все профессиональные слои польской интеллигенции, Гитлер приказал ликвидировать влиятельных людей, закрывать школы и университеты, сжигать библиотеки. В одном из первых немецких приказов на эту тему четко сформулирован план, касающийся следующего поколения поляков: «Единственная цель их [образования] будет состоять в обучении простейшему счету до 500; умении написать свое имя; и усвоении того, что подчиняться германцам – их священная обязанность⁵⁰. Обучение чтению не считается уместным».

Ответом польских активистов, как левых, так и правых, было создание в Польше альтернативного мира, противопоставленного немецкому порядку, структура за структурой копирующего прежние властные институты. Патриоты создали настоящее подпольное государство – на необходимости этого сошлись представители всего польского политического спектра. В конце концов они учредят даже систему подпольных судов и так называемую Армию Крайову, военное крыло Сопротивления. Закладывалась уже и основа для подпольного университета.

Научный консультант Ирены и Адама доктор Боровой сразу же присоединился к этому университету, начав работать над коллективным издательским проектом⁵¹. Он вместе с наиболее видными профессорами страны провел дерзкий социологический анализ оккупантов и их преступлений. Его результаты были обобщены под названием «Нацистская культура в Польше» и позднее переправлены для публикации в Британию. Доктор Радлиньская, хромающая, но по-прежнему неутомимая, тоже быстро влилась в подпольное государство и начала разрабатывать в своем убежище программу тайных университетских занятий⁵². Подобным же образом поступили наставник Алы и ее коллега, доктор Хирцфельд, и доктор Витвицкий, польский психолог и учитель Евы Рехтман⁵³.

Им повезло – тем, кто нуждался в поддержке и смог ее получить. Брату Хелены Радлиньской, доктору Александру Райхману, известному профессору математики из университета Варшавы, повезло меньше⁵⁴. Арестованный и допрошенный гестапо, он погиб в концлагере Заксенхаузен к северу от Берлина в первый же год оккупации. И не он один. Около пятидесяти тысяч других представителей интеллигенции и более двух третей коллег Хелены Радлиньской были в конечном счете уничтожены либо отправлены вместе с доктором Райхманом погибать в лагерях. В Кракове, в Ягеллонском университете, 6 ноября 1939 года гестапо арестовало целый факультет, почти двести профессоров. Большинство из них впоследствии погибли. Позднее, главным образом в Варшаве, устраивались облавы на католических священников; встречу с нацистами пережили всего несколько человек из сотен задержанных⁵⁵.

Всех этих людей Ирена и ее друзья хорошо знали. Это были их преподаватели, наставники, соотечественники и знакомые по социальным службам и университетам. Это были люди, на которых они хотели равняться. Кто-то из них руководил благотворительными организациями, тесно сотрудничавшими со службами социальной работы; кто-то был непосредственным коллегой Ирены. Затем, вскоре после «чисток», начались массовые «перемещения»: в общей сложности около полумиллиона поляков были схвачены на улицах и отправлены на рабский труд к немцам.

Еврейское сообщество также не избежало преследований. Немцы и поддерживающие их польские правые – которых было немало – в первые месяцы оккупации били витрины еврейских магазинов и избивали на улицах ортодоксальных евреев, которых выдавали характерные длинные бороды.

В приемном покое еврейского госпиталя, на переднем крае всех этих зверств, Ала Голуб-Гринберг изо всех сил пыталась понять, как же такое может происходить. В ее обязанности старшей медсестры в корпусе экстренной помощи, среди прочего, входило распределение раненых по палатам, и казалось, оно не закончится никогда. Ала ухаживала за изувеченными телами стариков, чье единственное преступление состояло в том, что они недостаточно быстро повиновались произнесенным с немецким акцентом приказам, которых просто не понимали. За это их привязывали за ноги к запряженным повозкам и тащили по мостовой, пока не разбивалась голова. Ала видела мужчин, у которых бороды были вырваны или грубо срезаны ножами вместе с кожей, тощих уличных мальчишек, пытающихся выжить после жестоких избиений эсэсовцами. Несмотря ни на что, она выглядела спокойной и старалась работать быстро, хотя внутри нее поднималось яростное отчаяние затравленного зверя. Иногда, открывая широкое больничное окно, она высовывалась из него как можно дальше, жадно вдыхая прохладный воздух. Бросаться вниз она не собиралась. Но каждому здесь эта непрошеная мысль иногда приходила в голову. Дома Ала на обрывках бумаги писала стихи, пытаясь привести в порядок набегающие хаотичные образы.

Вокруг нее все тоже было полнейшим хаосом, и не важно, как сильно старалась Ала с другими врачами и медсестрами придать ему видимость порядка. Светлые когда-то больничные палаты теперь наполнились страдающими людьми. Там, где артиллерийский огонь выбил стекла, окна были заделаны обломками досок. К концу октября палаты по утрам уже начали промерзать. Разгромленные, они были под стать таким же измученным пациентам, и к концу смены голова у Алы часто болела от того, что она в бессильной злости постоянно стискивала зубы. Но кроме злобы, ее мучило беспокойство: за этих людей и за собственную семью. Арека мобилизовали в августе⁵⁶. За это время она узнала лишь, что его ранили и что в конце сентября его видели где-то на Восточном фронте в плохом состоянии. Ее брат Самуэль с женой находились теперь уже на территории России; может быть, Арек сможет найти их? Кроме того, Ала волновалась о своей маленькой дочери и о деньгах.

О деньгах теперь приходилось беспокоиться всем. С началом оккупации немцы сразу же наложили суровые экономические ограничения на еврейские общины с целью лишить их последних средств к существованию. Все началось с принудительной безработицы. Евреям запрещалось занимать государственные посты, множество друзей Алы и Ирены из городских социальных служб были уволены, включая Еву Рехтман и приятного пожилого врача Генрика Палестера. Новые распоряжения также предписывали регистрировать всю еврейскую собственность, бизнес передавать арийцам, а банковские счета замораживать⁵⁷. Адам кипел от негодования. Той зимой в маленькой кофейне близ его дома на улице Балуцкого они с Иреной долго говорили о будущем. Может быть, придется уехать. Как и у Алы и Арека, у Ирены были родственники на Украине. Может быть, они смогут там жить вместе. В тот год сотни тысяч евреев – почти каждый десятый в Польше – предусмотрительно проскользнули через советскую границу на восток⁵⁸. Те, кому это удалось, имели гораздо больше шансов выжить. Но у Адама и Ирены были матери-вдовы. Мать Ирены была слаба и бежать с ней было невозможно. Как и бросить ее здесь. Леокадия, в свою очередь, по-прежнему злилась на сына, еще больше, чем прежде, сожалея об упущенном наследстве. Кроме того, они ссорились из-за его распадающегося брака. Но несмотря на то что Адам хотел освободиться от власти матери, бросить ее он тоже не мог. В итоге о побеге пришлось забыть.