Двенадцать лет с Гитлером. Воспоминания имперского руководителя прессы. 1933-1945 - Отто Дитрих Страница 11

Позже Гитлер неоднократно упрекал Италию в фиаско своей политики. Он утверждал, что итальянский Королевский совет втайне решил не вступать в войну на стороне Германии и что в эти кризисные дни это решение было передано Чемберлену послом Италии в Лондоне синьором Гранди. Чемберлен решил рискнуть объявить войну, считая, что Германия останется в одиночестве, утверждал Гитлер.

Прежде чем Гитлер покинул Берлин, чтобы лично возглавить Польскую кампанию, он строго-настрого наказал министерству пропаганды и прессе быть сдержанными по отношению к Англии и Франции. Следовало избегать всяческих нападок на эти страны по радио и в прессе, даже в целях самозащиты. Он еще надеялся на компромисс, пока не начался открытый конфликт с Востоком.

В четыре часа утра я узнал, что Россия ввела свои войска в Восточную Польшу. Я бросился с этой удивительной новостью к Гитлеру. Он воспринял ее с облегчением. Однако действия России положили конец всяческим мыслям о независимости оставшейся части Польши, мыслям, которые, по крайней мере, возникли в голове Гитлера в надежде успокоить Англию и Францию. Его наблюдения в Галиции привели, как он позже признался, к неверной оценке мощи русской армии.

Его предложение о мире с западными силами после завершения Польской кампании было вполне искренним. Считая это предложение последним шансом избежать глобального пожара и спасти страны от невероятных страданий, я начал действовать по собственной инициативе, терпеливо подталкивая представителей зарубежной прессы в Берлине к тому же. Прежде чем Гитлер сообщил в рейхстаге о своем мирном предложении, я созвал специальную конференцию иностранных корреспондентов, призвал к журналистской солидарности и попросил их пустить в ход на дело спасения мира все свое объединенное влияние. Я обещал, что выполню свой долг в Германии. Я сказал корреспондентам, что лишь немногим дается шанс своими действиями непосредственно влиять на ход мировой истории. Тем, кто собрался здесь, в Берлине, представилась такая возможность. Я сказал: «Если сейчас все мы будем организованно работать ради мира; если из глубочайшего чувства ответственности мы будем писать ради дела мира; если газеты и информационные агентства, которые вы представляете, напечатают ваши призывы к миру и если вы сможете убедить их столь же энергично защищать мирные интересы человечества, ни одно правительство не сможет противостоять такому напору общественного мнения... Не знаю, удастся ли вам убедить ваши газеты действовать в этом духе. Мне, во всяком случае, не хотелось бы в будущем упрекать себя за то, что я не указал вам на эту возможность в столь решающий для мира момент».

Сил прессы оказалось недостаточно, чтобы остановить надвигающуюся катастрофу. Из Лондона и Парижа Гитлер не получил на свое предложение ни одного ответа. Очевидно, было уже слишком поздно. Только тогда он решил начать подготовку удара по Западу.

Во время войны за границей нередко поговаривали о мнимых намерениях Гитлера пойти на мирные переговоры. Каждые несколько месяцев распространялся подобный слух, всегда сопровождаемый потоком обвинений или более или менее серьезным комментарием. Будучи очевидцем событий, могу сказать, что Гитлер, если не считать нескольких публичных заявлений, никогда не делал ни малейшей попытки закончить войну путем переговоров. Напротив, как только до него доходили подобные слухи или попадались в прессе всевозможные утки, он отдавал приказ, чтобы их убедительно опровергали. Он боялся, что эти слухи, пусть и ложные, будут истолкованы противниками как слабость. Был только один случай в самом конце, в мае 1945 года, когда он дал молчаливое согласие на настоящие мирные переговоры. Тогда Риббентроп в Стокгольме послал пробный шар через доктора Гессе – неудачная попытка в неудачный момент связаться не с тем человеком!

В день начала войны Гитлер облачился в серый мундир и заявил, что будет носить его до конца войны. Скинув гражданскую одежду, он сразу из государственного политика превратился только в военного деятеля. Во время войны и до самого дня своей смерти он не изъявлял ни малейшего стремления к политической деятельности, ни малейшего желания вмешаться, как государственный деятель, во внешнюю политику страны. Весь жар, жесткость, неистовство и страсть, мешавшие ему в проведении внешней политики до войны, он вложил в роль солдата и главнокомандующего. Тот факт, что он вел войну не как государственный деятель, а как командир, одержимый военными амбициями, явился причиной несчастья, которое его демоническая личность навлекла на немецкий народ.