Мусоргский - Сергей Федякин Страница 11

К тому времени, когда в школе появится Петр Семенов (которому судьба назначит стать знаменитым путешественником и географом Семеновым-Тян-Шанским), о Лермонтове среди учеников ходила молва. Впрочем, смотревший за юными подпрапорщиками ротный командир Лишин не хотел верить, что знаменитый поэт и тот вечный нарушитель дисциплины (даже курил табак!) — одно лицо.

И вот — время Мусоргского. Что могло удивить Модиньку, так это собственное имя. Он тут стал называться «Мусоргский-второй». Первым был брат Филарет, и его присутствие должно было очень помочь «Мусоргскому-второму» в новой жизни. Другое неизбежное впечатление — несколько казенный «пейзаж», который будет для него почти домашним в течение несколько лет. Четыре просторных дортуара на двух этажах, комнаты дежурных офицеров, классы, разделенные коридорами. Перед церковкой площадка с паркетными полами, где будут проходить уроки танцев. Кругом — порядок, чистота. На стене — мраморные доски с именами лучших выпускников. Этажом ниже — зал для шагистики. Неподалеку от главного здания — манеж для верховой езды. Во дворе — казармы для младших чинов и крепостной прислуги учащихся. Уроки фронта и фехтования — в нижних залах, свободное время — в дортуаре. Отбой в девять вечера, подъем в шесть утра.

Нравы школы… Если следовать самым карикатурным описаниям мемуаристов, большую дикость трудно вообразить. У каждого подпрапорщика — свой человек, из крепостных (на самом деле ими пользовалась едва ли половина будущих гвардейцев). Если лакей не мог угодить барчуку — его нещадно пороли. Доставалось и юнкерам. Старшие величали себя «господа корнеты», младших презрительно звали «вандалами». Последним приходилось несладко: то, что спустя годы вспоминалось как самодурство «господ корнетов», то для «вандалов» был закон. Коридоры школы видели не раз, как маленький «вандал» сгибался под тяжестью наглого «корнета», которого он должен был на закорках везти к умывальнику.

Не утруждали себя «господа корнеты» и учебой, готовить уроки считалось занятием унизительным. Строй, шаг, муштра — этого «балета» избежать было нельзя. Но зато в свободное время стоило разгуляться. Три заботы занимали умы подпрапорщиков: танцы, амурные дела и пьянство.

Директор школы и сам не поощрял занятий науками. Его более беспокоила выправка и тот гвардейский «шарм», который он стремился привить ученикам. Неважно, что «корнет» вернется из увольнения пьяным. Важно, чтобы напивался не водкой, а шампанским, чтоб не плелся, переставляя нетвердые ноги, а подкатывал к дверям Школы на собственных рысаках, развалясь по-барски в коляске.

Этот очерк нравов нарисовал всё тот же Николай Иванович Компанейский. И в редком стремлении бросить тень на alma mater он явно сгустил краски. Мусоргский учился в школе десятью годами раньше. Мог ли он видеть то, что припомнит Николай Иванович? Генерал Сутгоф, учивший и Мусоргского, и Компанейского, появился еще при Семенове-Тян-Шанском. И два изображения директора школы — раннее и позднее, — данные глазами разных мемуаристов, никак не сводятся воедино.

Генерал Сутгоф, сквозь пальцы взирающий на то, как «господа корнеты» пренебрегают науками, — у Компанейского. Генерал Сутгоф, который ценит образование, который заботится о том, чтобы в школе преподавали настоящие учителя, — у Семенова. Недалекий щеголь в погонах, в каждом движении ловкий, изящный, но в душе пустой и бессмысленный человек — таким видится он у одного. «Небольшого роста, с огненного цвета волосами, с красноватым цветом лица и почти лишенный усов», так что никак не мог произвести «воинственного впечатления» — у другого.

Увидев Мусоргского за чтением серьезной книги, Сутгоф Компанейского восклицает: «Какой же, mon cher ^[10], выйдет из тебя офицер!»

Сутгоф Семенова — весьма образованный человек, превосходно говорит по-французски и по-немецки, интересуется французской историей и политикой, имея в этой области серьезные познания. Портрет в исполнении знаменитого путешественника, быть может, менее колоритен, зато здесь не встретишь и тех преувеличенных красок, которые внесло живое воображение музыканта Компанейского.

Недостатки у генерала были. Их не скрывал в своих воспоминаниях и знаменитый путешественник: склонность к фаворитизму (Сутгоф имел своих «любимчиков») и чрезмерное желание, чтобы его воспитанники были во всем «комильфо». Но рядом даже с этими слабостями портрет Компанейского выглядит почти пародией.

…«Какой, мон шер, выйдет из тебя офицер?» — Слышал ли эту фразу мемуарист из уст самого Мусоргского, когда познакомился с ним, когда они, с мягкой улыбкой, припомнили свою Школу? Или, быть может, слышал ее сам Компанейский из уст генерала Сутгофа? И значит, сочиняя статью о Мусоргском, вписал услышанное в биографию Модеста Петровича?

Не все здесь было преувеличением. О праве сильного, когда старшие тиранят младших, не умолчит и Семенов. Сам он избежал неприятностей, поскольку сразу — в силу очень хорошей подготовки — попал в старшие классы. У Мусоргского была иная защита — брат Филарет. И — сам генерал Сутгоф.

С дочкой генерала юный воспитанник играл на фортепиано в четыре руки. Она тоже брала уроки Антона Герке, и, конечно, учитель не мог не рекомендовать генералу своего невероятно одаренного ученика. Да и воспитанники школы не могли не испытывать уважения к замечательным способностям юного музыканта. Свидетельств об этом — почти никаких. Но уловить это особое отношение к Модесту Мусоргскому со стороны товарищей можно. Особый закон мальчишеского общежития: если ты в чем-то превосходишь всех — становишься неприкасаем. Потому что ты — единственный. О раннем сочинительстве говорит лишь одна вещь — «Полька-подпрапорщик», которая выйдет из печати к концу 1852 года. Конечно, Герке слегка ее «подретушировал». И отец не пожалел дать сумму на издание произведения своего сына. Но для столь юного возраста — это довольно сложное сочинение. Здесь можно услышать и ту фортепианную технику, какою обладал юный музыкант. И особое отношение к нему товарищей. Само название об этом говорит — первое напечатанное сочинение Мусоргский посвятил им, друзьям-подпрапорщикам. Возможно, именно мастерство маленького пианиста обратит на него внимание самого государя. Не случайно в «Автобиографии» Мусоргский оставит эту фразу: «Был удостоен особенно любезным вниманием покойного императора Николая».

Петр Алексеевич вовремя отдал детей в учение. Он успеет узнать лишь о первых успехах сыновей, особенно младшего. Уйдет из жизни совсем скоро. И эта кончина еще более отдалит Модиньку Мусоргского от дома и еще теснее свяжет с учебным заведением, где находились они с братом, где заканчивалось его отрочество и проходила его юность.

* * *

Учителя Школы. Их подбирали особо. И вряд ли во времена Мусоргского круг наставников мог бы заметно измениться после того, как из школы вышел Семенов-Тян-Шанский. Петр Петрович то выписывает портрет обобщенный, то очерчивает самое лицо:

«— Учителя математических предметов отличались большой основательностью и знанием своего дела как в своих лекциях, так и в репетициях.

— Учителя военных наук — фортификации, артиллерии, тактики и военной истории — выбирались из лучших в Петербурге специалистов.