На службе в сталинской разведке. Тайны русских спецлужб от бывшего шефа советской разведки в Западной Европе - Вальтер Кривицкий

Вечером 22 мая 1937 года я сел на поезд в Москве, чтобы вернуться на свое рабочее место в Гаагу, где я возглавлял советскую военную разведку в Западной Европе. В тот момент я вряд ли понимал, что больше не увижу Россию – по крайней мере, до тех пор, пока Сталин является ее хозяином. Почти двадцать лет я служил советскому правительству. Почти двадцать лет я считал себя большевиком. Поезд мчался к финской границе, а я, пребывая в одиночестве в купе, думал о судьбе своих коллег, своих товарищей и друзей: почти все они были либо расстреляны, либо находились в концлагерях. Они отдали всю свою жизнь строительству нового, лучшего мира и погибли на своем посту – не от вражеской пули, а лишь потому, что так было угодно Сталину.

Кто из оставшихся здесь вызывал уважение и восхищение? Кто из героев и героинь нашей революции не был раздавлен или уничтожен? Смею думать, что очень немногие. Все те, чья честность не вызывала и малейшего сомнения, вдруг стали предателями, шпионами или просто уголовными преступниками. В моей голове проносились картины из прошлого: во время Гражданской войны эти «предатели» и «шпионы» тысячу раз, не дрогнув, смотрели в лицо смерти; затем тяжелые времена индустриализации и сверхчеловеческие усилия закаляли нас; потом были коллективизация и голод, когда еды хватало лишь на то, чтобы поддерживать в нас жизнь. И вот последовала великая репрессивная чистка рядов, уничтожавшая тех, кто работал из последних сил, чтобы построить государство, где человек никогда бы больше не мог эксплуатировать человека.

За долгие годы борьбы мы привыкли повторять себе, что победы над несправедливостью, царящей в старом обществе, можно добиться только жертвами – как моральными, так и физическими, что новый мир никогда не наступит, если не уничтожить без остатка родимые пятна старого. Но было ли уничтожение всех большевиков необходимым условием торжества большевистской революции? Или в противном случае революция бы погибла? Тогда я не знал ответа на эти вопросы, но задавал их снова и снова…

Когда мне было тринадцать, я примкнул к движению рабочего класса. Это не было осмысленным решением зрелого человека, скорее почти детским поступком. Заунывные напевы о страданиях перемешались в моей голове с новыми песнями о свободе. Но в 1917 году я был восемнадцатилетним юношей, и большевистская революция вошла в мое сознание как абсолютно верное решение всех проблем нищеты, неравенства и несправедливости. С чистым сердцем и всей душой я вступил в партию большевиков. Я ухватился за марксизм-ленинизм как за оружие, способное уничтожить то неправильное, против чего я инстинктивно взбунтовался.

На протяжении всех тех лет, пока я служил советскому правительству, я никогда не ожидал от власти ничего иного, кроме как права продолжать свою работу. И мне никогда не давали ничего иного. Спустя многие годы советское правительство укрепило свое положение, а меня отправили за границу, где я не раз рисковал своей жизнью и дважды оказывался в тюрьме. Я работал по шестнадцать – восемнадцать часов в день, но так и не заработал ничего сверх того, что покрывало мои простые повседневные расходы. Да, путешествуя за границей, я жил в относительном комфорте, но денег у меня не было даже на то, чтобы в конце 1935 года должным образом обогревать свою квартиру в Москве или купить молока для двухлетнего сына. Я не занимал важных постов, да у меня и не было особого желания (работа отнимала все мое время) стать одним из новых привилегированных чиновников с материальным положением, которое имели защитники советского порядка. Я тоже защищал его, поскольку верил, что он и есть единственно верный путь строительства нового и лучшего общества.

Тот факт, что моя работа была связана с защитой страны от внешних врагов, не давал мне размышлять о происходящем в пределах наших границ и особенно внутри маленького мирка политической власти. Будучи офицером разведки, я видел внешних врагов Советского Союза значительно ближе, чем внутренних заговорщиков. Я знал о сепаратистских и фашистских заговорах, выраставших на зарубежной почве, но не имел никакого отношения к интригам в Кремле. Я видел, как Сталин возвышался до абсолютной власти, в то время как ближайшие соратники Ленина гибли от рук того самого государства, которое они создали. Но, как и многие другие, я вновь и вновь убеждал себя, что все это, возможно, ошибки руководства, что Советский Союз все еще полон сил и является надеждой человечества.

Были такие ситуации, когда даже эта вера вдруг становилась шаткой. Если бы тогда я связывал надежды хоть с чем-то еще, то, быть может, я бы выбрал новый курс. Но каждый раз события в другой части мира будто входили в сговор и удерживали меня на службе у Сталина. В 1933 году, когда миллионы русских людей умирали от голода и я знал, что это результат безжалостной сталинской политики, что Сталин намеренно не разрешает государству оказывать им помощь, я видел также, что Гитлер захватил власть в Германии и разрушает там все, что мы понимаем под жизнью человеческого духа. Сталин был врагом Гитлера, и я решил остаться на службе у Сталина.

В феврале 1934 года я вновь столкнулся с той же самой дилеммой и сделал тот же самый выбор. Я тогда находился в ежегодном отпуске и месяц отдыхал в санатории «Марьино», что в Курской области, в средней полосе России. Когда-то Марьином владел князь Барятинский – покоритель Кавказа. Этот великолепный дворец, напоминающий по стилю Версаль, был окружен прекрасными английскими парками и рукотворными озерами. Санаторий располагал отличным персоналом, состоящим из врачей, спортивных инструкторов, медсестер и других работников. Недалеко от закрытой территории располагалось государственное подсобное хозяйство, где трудились крестьяне, обеспечивающие гостей продуктами. Охрана на воротах не позволяла им проникать за ограду.

Как-то утром, вскоре после моего приезда, я и мой спутник отправились на прогулку к деревне, где жили крестьяне. Открывшаяся нашему взору картина буквально потрясла меня. Полураздетые ребятишки выбежали из убогих домишек и умоляли нас дать им кусок хлеба. В крестьянском кооперативном магазине не было ни еды, ни топлива – ничего, что можно было бы купить. Ужасная нищета бросилась мне в глаза – я был подавлен.

В тот вечер отдыхающие расположились в залитой светом столовой «Марьина» и, отлично поужинав, весело болтали. На улице было холодно, а здесь потрескивающий камин создавал ощущение тепла и покоя. Я зачем-то обернулся и посмотрел в окно. И увидел лихорадочно сверкавшие глаза голодных крестьянских мальчишек – беспризорников; их крошечные лица казались приклеенными к холодному стеклу. Скоро и другие проследили за направлением моего взгляда и тут же приказали охранникам отогнать непрошеных гостей. Почти каждый вечер эти ребятишки каким-то образом проникали за ограждение и бродили у дворца в поисках хоть какой-то еды. Иногда мне удавалось незамеченным выскользнуть из столовой и вынести им немного хлеба. Но я делал это тайно, потому что такая практика в нашей среде не поощрялась. У советских чиновников выработался своеобразный защитный стереотип против человеческих страданий: «Мы все идем по трудной дороге к социализму. Многим суждено пасть на обочине. Мы должны хорошо питаться и восстанавливать силы после долгих трудов, наслаждаясь несколько недель в году отдыхом и комфортом, которые пока еще не доступны для других, потому что мы строители прекрасного будущего. Мы строители социализма. Мы должны поддерживать свое здоровье, чтобы продолжать свой путь по этой трудной дороге. А если какие-то несчастья встречаются нам на пути, то о них позаботятся в свое время. А пока – прочь с дороги! Не докучайте нам своими страданиями! Если мы будем останавливаться, чтобы бросать вам крошки, то никогда не достигнем цели!»