Расстрелянная разведка - Владимир Антонов

Повествуя об историях разведывательных опера­ций на страницах наших изданных ранее книг, посвященных разведке, мы вынуждены были зачастую ука­зывать, что тот или иной разведчик погиб в 1937 году или позже в результате необоснованных репрессий. Эти страшные годы, получившие в народе отрицательное прозвище «ежовщина», унесли жизни свыше половины работавших в то время разведчиков.

Однако репрессии против политических против­ников авторитарного сталинского режима, да и просто против лиц, в чем-то не согласных с политикой всесильного вождя, начались гораздо раньше, практически сразу после убийства члена Политбюро ЦК ВКП (б) Сергея Мироновича Кирова, и продолжались в той или иной форме вплоть до кончины Сталина в 1953 году.

О сталинском периоде правления страной и о необоснованных репрессиях написаны горы книг, в которых — в зависимости от по­зиции автора — он предстает либо выдающимся государственным деятелем, либо узурпатором власти и злодеем. Мы не собираемся вступать в полемику ни с теми, ни с другими и давать собственные оценки Сталину как руководителю Советского государства в то дра­матическое лихолетье истории нашей страны. Наша задача скромнее и сводится к тому, чтобы показать, как отразились репрессии на закордонной деятельности внешней разведки и ее сотрудниках в предвоенные годы.

1 декабря 1934 года в 16 часов 37 минут в Смольном был убит друг и ближайший соратник И.В. Сталина, член Политбюро ЦК ВКП(6), первый секретарь Ленинградского обкома партии Сергей Миронович Киров. По установленной версии, смертельную рану нанес ему на почве личной неприязни ревнивец Николаев, человек психически неуравновешенный. Вопреки всякого рода домыслам и спекуляциям на этот счет «детей Арбата», Сталин ни прямого, пи косвенного отношения к убийству Кирова не имел. Он полностью доверял своему другу и даже планировал перевести его в Москву на более ответственный пост. К слову сказать, когда вышла в свет книга Сталина «Вопросы ленинизма», он преподнес ее Кирову с дар­ственной надписью: «Моему дорогому другу, брату моему любимому от автора». Этот автограф отражал истинное отношение Сталина к своему соратнику и не являлся политической мимикрией генсека, к которой он впоследствии, особенно после гибели Кирова, неодно­кратно прибегал в борьбе против своих действительных и мнимых политических противников.

Как рассказывала одному из авторов этой книги Елена Николаев­на Трясунова (фамилия указана по мужу), работавшая в секретариате генсека в те драматические дни, Сталин был потрясен трагической гибелью своего самого близкого друга. У него буквально дрожали руки и срывался голос. Он все время повторял: «Что же проис­ходит? Неужели ОНИ уже убивают нас?» Они — это троцкистско-зиновьевская оппозиция. Елена Николаевна особо отмечала, что горе Сталина было неподдельным. «Даже если бы он и был гениальным актером, — говорила она, — он не смог бы более убедительно "сы­грать" эту сцену».

Мысль о том, что убийство Кирова было организовано идей­но разгромленным недавно «троцкистско-зиновьевским блоком», пришла Сталину в голову не случайно. В первых донесениях 01 "НУ относительно обстоятельств убийства Кирова отмечалось, что в середине 1920-х годов Николаев голосовал за платформу Зи­новьева, исключался из партии. Через свою жену Мильду Драулс он обратился к Кирову с апелляцией и был восстановлен в партии и даже устроен на работу в один из райкомов на периферии. Однако ехать «в глубинку» не захотел, к тому же приревновал Кирова к своей жене, работавшей официанткой в Смольном. 1 декабря 1934 года он по партийному билету прошел в Смольный для «решительного объяснения» с Кировым. Находясь в состоянии сильного возбужде­ния, он «для храбрости» взял с собой пистолет. Это естественный поступок для того времени, поскольку многие члены партии имели разрешение на ношение личного оружия. При объяснении Николаева с Кировым его охрана, догадываясь о конфиденциальном характере беседы, отошла в сторону. Тут нервы Николаева сдали и оп выстрелил в Сергея Мироновича. Выстрел оказался смертельным.

Получив известие о смерти Кирова, Сталин вместе с Молотовым, Ворошиловым и Ягодой в тот же день выехали в Ленинград. Здесь он сразу отстранил от занимаемых должностей начальника Управления НКВД но Ленинграду и Ленинградской области Ф.Д. Медведя и его первого заместителя И.В. Запорожца, который с августа месяца бо­лел, а в день убийства находился на излечении в Сочи. Оба чекиста были арестованы, обвинены в «преступно-халатном отношении к своим обязанностям по обеспечению госбезопасности» и осуждены на 3 года лишения свободы, а затем направлены начальниками лаге­рей в системе ГУЛАГа в Магадан. В 1937 году они были отозваны в Москву, вновь арестованы и расстреляны.

Вся семья Николаева, его жена Мильда Драулс и ее мать были расстреляны спустя два месяца после смерти Кирова. Были репрес­сированы и тысячи других лиц, не имевших никакого отношения к этому покушению. Высшие чины НКВД были прекрасно осведом­лены о личностной версии трагической гибели Кирова, однако они были вынуждены молчать об этом, поскольку Сталин объявил, что Кирова убили враги партии.

Сам Сталин, разумеется, вскоре понял истинные причины убий­ства Кирова. Однако он уже не мог дать «обратный ход» развязанному террору и, видимо, решил использовать сложившуюся ситуацию для физического устранения тех, кто хотя бы в чем-либо были не соглас­ны с его политикой. Репрессии против политических противников Сталина были начаты по его инициативе в конце 1936 года. По его указанию нарком внутренних дел Генрих Ягода устроил избиение партийных кадров, ответственных работников органов госбезопасно­сти, комсомола, наркоматов, других ведомств, в которых, по мнению вождя, завелись «враги народа».

Сталин, разумеется, хороню знал, что ни Троцкий, ни Зиновьев, ни Бухарин, так же как тысячи других «оппозиционеров», никогда не были связаны с разведками иностранных государств, не организовы­вали по их заданию актов саботажа и диверсий, заговоров с целью развала Советского Союза и реставрации в нем капиталистического строя. Решив раз и навсегда избавиться от любого проявления инако­мыслия, он не ограничивался только физическим устранением своих оппонентов, но и стремился к тому, что называлось ликвидацией политической биографии. Отсюда—громкие московские судебные процессы, инсценированные ОГПУ по заданию генсека. В ходе этих процессов подсудимые, морально и физически сломленные в застенках НКВД, признавались в таких преступлениях, которые не могли им присниться даже в самом кошмарном сне. Цель этих судебных процессов заключалась не в установлении истины, а в уничтожении малейших признаков инакомыслия и утверждении полного единовластия «вождя», чтобы путем физического и мораль­ного террора заставить всех выполнять его указания, даже ценой собственной жизни.

Сразу после убийства Кирова ВЦИК принимает решение об упрощенном рассмотрении дел, связанных с террором. Слушание этих дел отныне проходило без участия прокурора, осужденные не могли подавать кассационных жалоб на решение суда и ходатайств о помиловании. Приговор к высшей мере наказания приводился в ис­полнение немедленно. Фактически это было возрождением к жизни «чрезвычайных» столыпинских законов о военно-полевых судах.