Шок и трепет. Война в Ираке - Сергей Лойко

23 декабря 2002 года

Я приземляюсь в аэропорту Багдада. Первая надпись, которая бросается в глаза — это «Down USA», на полу в длинном, полутемном коридоре, ведущем в залы аэропорта со взлетного поля.

Сразу же в аэропорту возникает ощущение, будто зрение резко испортилось. Краски все как-то потускнели и поблекли. Словно на глаза надвинули полупрозрачную маску или очки.

Помню, испытал такое же сильное ощущение, только с обратным знаком, когда еще студентом впервые попал за границу, в 1978 году, и сразу в Англию, в Лондон. Тогда, от буйства красок и цветов, мне показалось, будто глаза как-то сами прочистились от пыли и копоти непролазного брежневского совка.

Даже Афганистан и наши бывшие республики и то как-то поколористей, что ли. Нет, это не нищета и не убогость. Это просто почти пальпируемое ощущение полной безнадеги и отрешенности.

Самый долгий в мире паспортный контроль. Перед этим какой-то персонаж всучивает тебе в руки уведомление, что в течение 15 дней ты должен сдать кровь на анализ СПИДа, если ты, конечно, не ребенок и не женщина старше 50 лет.

На таможне можно просидеть всю командировку, если не знать значения слова «Бакшиш» — подарок, взятка. Бакшиш надо дать человекам пяти в военной форме, каждый из которых что-нибудь у тебя проверяет. Один — багаж, другой — деньги, третий — компьютер, четвертый — спутниковый телефон, пятый просто, застенчиво улыбаясь, подводит тебя ко всем этим шакалам. Надо приготовить заранее мелкие доллары, чтобы не разориться на бакшишах. Максимальная ставка взятки в аэропорте — 10 долларов.

На 30 долларов и столько же минут беднее я наконец вышел на такую же блеклую, как внутренности аэропорта, улицу.

Меня встречает в аэропорту мой друг, фотокорреспондент Юрий Козырев. С Юрой очень интересно работать вместе. Мне с ним ужасно везет. В Таджикистане, на Памире, наша машина сорвалась в пропасть. В Афганистане, в Паншере, местные моджахеды нас поставили к стенке. И т. д. Но каждый раз мы оставались целы и невредимы. Я думаю, что это благодаря Юре. Он урожденный везунчик. Но с другой стороны, может быть, наоборот, благодаря Юре все эти катаклизмы обрушивались на мою голову. Похоже, что мы оба остаемся здесь на новую войну, и у меня будет шанс еще раз проверить обе эти теории.

Три часа дня. Все офисы, как и протокольный отдел в Министерстве информации, закрываются в два часа, так что аккредитовываться могу начать только завтра.

Поехали в ресторан на кошмарной машине, такой старой и разбитой, что даже трудно понять, что это за марка. Юрин переводчик Гассан, похожий на голливудских офицеров КГБ, которые на экране пытают Рэмбо и других настоящих парней, немногословен. Если говорит, то только про деньги. Худой как жердь, глаза бегают. Сигареты курит одну за другой. Но он прибрал к рукам весь бизнес по выкачиванию денег из русских журналистов.

Идея простая. Все журналисты аккредитовываются при пресс-центре в Министерстве информации, где официально платят по меньшей мере 250 долларов в день за право пользования своим собственным спутниковым телефоном и за услуги пресс-центра. Пресс-центр, правда, выделяет журналисту переводчика, или, как их называют журналисты, майндера (от англ. minder), главная задача которого — следить за тобой и в ежедневных письменных докладах описывать каждый твой шаг своему начальству. Услуги майндера официально бесплатны. Но все платят им около 50 долларов в день, чтобы те хоть как-то старались помогать в работе.

Гассан гордится тем, что он уговорил своего родственника или близкого знакомого, что в Ираке почти одно и то же, который занимает один из важных постов в Протокольном отделе Мининфо, аккредитовывать русских журналистов бесплатно, как представителей дружественной страны.

Независимо от того, на сколько дней тебе выдали визу в посольстве Ирака в Москве (моя действительна три месяца), каждые десять дней ты должен продлевать ее. Для этого Гассану нужно платить взятку от 250 до 500 долларов за каждые десять дней. Он делится со своим человеком в Протокольном отделе. При этом Гассан сам находит для тебя водителя с машиной и переводчика (обязательно из министерства). Их ставка — 50 долларов в день. Хотя деньги вручаются Гассану, который, по слухам, платит гроши водителям и переводчикам. Схема работает безотказно. Гассан уже купил себе новый дом, а Юра уже торчит здесь 40 дней. А вообще с малыми перерывами с сентября. А война все никак не начнется.

Мы едем в лучший ресторан в городе на улице Арасат, где подают огромное количество закусок, которые даже на вид несъедобны, и курицу, которую, видимо, дня два назад уничтожили горящим напалмом.

Спиртное в ресторанах не подают, даже за деньги. Запиваем все это фирменным багдадским чаем, который подают в маленьких прозрачных стеклянных стаканчиках с золотыми каемочками. Чай состоит наполовину из крутой, кипящей заварки и наполовину из сахара. Юра расплачивается пачкой местных денег непонятного бледного цвета. В пачке около ста бумажек (именно около, а не сто) достоинством 250 динаров каждая с обязательным портретом моложавого Саддама. В обменных пунктах деньги не считают, а взвешивают на весах. Это самая крупная банкнота, которая является по существу единственным ходовым платежным документом. В Багдаде в лавках не говорят: «Дайте мне две тысячи динаров», а говорят: «Дайте мне восемь бумажек». Банкноты меньшего достоинства, а тем более монеты, практически вышли из употребления за ненадобностью. Их можно приобрести только в сувенирных лавках в гостиницах.

До войны с Ираном (1980–1988 гг.) иракский динар был равен трем (!) долларам и тридцати центам США. Теперь за один доллар дают 2300 динаров. Деньги здесь носят не в кошельках, а в черных пластиковых пакетах. Их не считают, а взвешивают на весах.