Улыбка демона - Ярослава Лазарева Страница 8

— Ну что, идем? — спросил он меня, каменным изваянием застывшую посреди улицы.

— Да, разумеется, — я кивнула, все еще ощущая, что реальность вокруг меня словно подернута маревом.

Надо срочно взять себя в руки. Может, у меня температура?.. Стараясь, чтобы Дис не заметил, я пощупала свой лоб. Вроде холодный. Или это руки у меня слишком горячие?..

Дис посмотрел мне в глаза, и я тут же забыла обо всех своих бреднях. Воистину сон разума рождает чудовищ!

Дис привел меня в ресторан, расположенный на вершине одного из римских холмов. Отсюда открывался удивительный вид на город.

— Хочешь, весь Рим будет у твоих ног? — спросил мой спутник.

Я улыбнулась, оценив изящество его шутки, но он смотрел серьезно, и я опять растерялась. Иногда мне отчего-то становилось не по себе рядом с Дисом, словно он гораздо старше меня и другой, непохожий на меня… Я бросила украдкой взгляд на его гладкую кожу. Ерунда, ни за что не поверю, что ему больше двадцати двух — двадцати трех.

Нам принесли заказ, и я, основательно проголодавшаяся на свежем воздухе, тут же принялась за свою лазанью.

— Разве можно не знать о банкоматах? — спросила я, перейдя к десерту — тирамису и неизменному в Италии капучино.

Дис пил кофе из крохотной чашечки, судя по всему, кофе был очень крепким, и напиток доставлял ему явное наслаждение, потому что Дис, отхлебнув глоточек, откинулся на спинку кресла и замер, смакуя послевкусие. Мой вопрос застал его врасплох. Дис быстро взглянул на меня, но тут же улыбнулся.

— Разумеется, — ответил он, беря со стола крохотную чашечку и уютно устраивая ее в своих больших ладонях, — можно сказать, что я живу в прошлом и прошлым.

— Ну конечно! Ты историк, я так и догадалась!

— Не совсем, — Дис повернул чашечку так, что в ней отразилось солнце — действительно, очень красиво. — Я не совсем историк, скорее коллекционер, — закончил он, налюбовавшись красивой картинкой.

— Коллекционер? — я удивленно подняла брови. Коллекционерами для меня были бородатые дядьки прошлых веков, собиравшие картины, чтобы потом передать их в какой-нибудь государственный музей, весьма скучные и занудные дядьки. Совсем не такие, как Дис.

Дис кивнул.

— Да, я коллекционирую истории и предметы… Все то, чей срок стал бы недолговечным, не будь меня. Так что вернее даже назвать меня не коллекционером, а хранителем.

— Хранитель, — медленно повторила я.

Это слово было на языке, словно льдинка или карамелька с необычным сладко-кислым вкусом, от него пахло пылью веков, скопившейся на тяжелых бархатных портьерах, кожей, обтягивающей старые рукописные тома, и еще чем-то загадочным, незнакомым. Иногда самые простые слова вдруг вот так вспыхивают для меня ярким светом, и тогда я пишу одну из своих миниатюр. Но сейчас писать я, разумеется, не стала — во-первых, потому, что под рукой не оказалось ручки, а во-вторых, оттого, что рядом находился Дис. Он и сам был похож на произведение искусства, особенно сейчас, когда солнечные лучи мягко очерчивали его твердый и безукоризненно правильный профиль. Бывают ли люди столь совершенными?

— И ты действительно коллекционируешь всякие вазы и картины? Ты работаешь в музее? — продолжала расспрашивать я.

— Нет, вазы — не мой профиль. — Дис отставил свою чашку. — У меня частная коллекция. Я обязательно покажу ее тебе, но потом, не сегодня. Ну что, пойдем? Рим ждет нас.

Мы опять целый день бродили по городу — гуляли, взявшись за руки, под платанами на берегу Тибра, посетили церковь францисканцев со склепом, выложенным костями монахов, побывали в катакомбах, где хоронили своих умерших ранние христиане. И обо всех этих местах Дис рассказывал так, словно был там в те далекие времена, в моем воображении сами собой оживали яркие картинки. Я видела этих людей, умерших много сотен лет назад, словно живых.

— И тогда он сказал: о горе, потому что со старыми богами уходит прежний могучий Рим, — процитировал Дис, перешедший к рассказу о закате великой империи, и у меня на глаза навернулись слезы.

Мне привиделся император — уже немолодой мужчина с усталым взглядом и прочерченными на лице временем складками, напоминающими зарубки на память. Вот он в белых одеждах, чуть развевающихся на ветру, стоит на вершине холма, глядя на заходящее солнце. Алый — цвет огня и цвет крови.

— До заката оставалось уже совсем немного, неполные двести лет… — закончил Дис.

Мы снова стояли на берегу Тибра и смотрели на крупных чаек, беспрестанно круживших над мрачным Замком ангела — резиденцией, превращенной в страшную тюрьму, бежать из которой было невозможно.

— Ты совершенно необыкновенный! — сказала я, глядя в потемневшие в наступающих сумерках глаза Диса. — Я никогда не говорила таких слов, но я… я люблю тебя!

Мне самой была странна моя неожиданная отчаянная смелость и его улыбка — немного усталая и неожиданно чужая. Как будто мы с ним стояли на разных берегах реки, откуда не докричаться друг до друга.

Но тут он шагнул ко мне. Его руки мягко, но властно легли на мои плечи, а губы прикоснулись к губам, и все глупые мысли исчезли, как ночные тени с наступлением дня, потому что в моем мире снова зажглось солнце.

Только с появлением Диса я научилась чувствовать. Только он раскрасил мой черно-белый, похожий на карандашный набросок мир в яркие краски. Я смотрела на Диса, и в голове сами собой складывались строки. Новая миниатюра, которую не требуется записывать, потому что она уже в моем сердце.

И вот я смотрю в твои глаза. В них — весь мой мир. Совершенный мир, заключенный в переливчатый круг радужки твоих глаз. От тебя пахнет полынью, краской и пылью, и в твоих волосах путается солнечный луч. Твои губы — со вкусом миндаля, в твоих поцелуях едва уловимая горчинка. Наверное, потому, что ты слишком прекрасен, я не верю в возможность счастья. Я хотела бы ходить по кругу, сплетя руки, переплетясь душами, и чтобы потом о нас написали: «А на их могилах вырос шиповник, на его — красный, на ее — белый, и ветви кустов так плотно переплелись, что цветы сами позабыли, на каком из кустов они растут». И я бы любила тебя всю жизнь. И я бы была твоей верной тенью, лежащей у твоих ног, отражением твоей улыбки, взмахом твоих ресниц. Я шла бы за тобой, как Эвридика за Орфеем, не спрашивая ни о чем. Только не оглядывайся, только не предавай…

* * *

Я вернулась в отель уже в темноте и, подходя к номеру, остановилась, услышав изнутри голоса. Все-таки со звукоизоляцией в этой гостинице не все гладко.

— Ты сама видела, как он испугался, и слышала, что он ответил мне, когда я подошла к нему, — возбужденно говорила Света. — А тот! Ты обратила внимание на его глаза? Они совершенно неподвижные и чужие, словно у инопланетянина. Говори что хочешь, но он не от мира сего. Маньяк — и это еще в лучшем случае!

Мне стало смешно. Если маньяк — это лучший случай, то кем же может быть обсуждаемый ими субъект?! Впрочем, особо гадать о том, кто стал предметом их сплетен, не приходилось.