Сила меча - Дмитрий Тедеев Страница 74

То, что мама рассказывала мне истории из Первой Книги, не знал никто. Не знал даже папа. У меня чесался язык пересказать эти истории своим друзьям, но я был уже достаточно большим, чтобы понимать, что делать этого нельзя ни в коем случае. Я уже видел тогда казни еретиков, знал, что из них пытками вытягивали сведения о тех, от кого они получили богохульные знания и кому их успели передать. И я знал, что если попаду на дыбу, не смогу выдержать такие пытки и выдам маму. Их, наверное, вообще никто не смог бы выдержать.

Кроме мамы…

Однажды кто‑то из пытаемых еретиков донёс на папу, будто от него получил какие‑то сведения из богомерзкой книги. Не знаю, было ли это на самом деле, или просто обезумевший от боли человек принялся оговаривать всех подряд, такое тоже случалось. И монахи хватали таких оговорённых людей, Его Великая Святомудрость утверждал, что лучше отправить на дыбу тысячу невинных, чем упустить хоть одного еретика. Папу схватили, а потом, почти сразу, схватили и маму.

Не знаю, кто донёс на неё. Может быть, она разговаривала о Первой Книге не только со мной, но и с папой, а папа не выдержал пыток и признался в этом. И маму тоже схватили.

Но меня она так и не выдала.

Монахи всё‑таки явно заподозрили, что и я осквернил свою душу знакомством с ненавидимой ими Книгой. Поэтому и меня они расспрашивали, настойчиво допытывались, не рассказывали ли мне мои родители каких‑нибудь занимательных историй о Сотворении Мира и о древних добрых мудрецах. Но эти расспросы были вовсе не теми пытками на дыбе, от которых сумела всё‑таки уберечь меня мама. Меня всего лишь постегали плёткой, да сломали несколько пальцев. Я заходился тогда от слёз и крика, но разум мой померк от боли всё же не настолько, чтобы я произнёс роковые для себя слова.

А потом меня заставили смотреть, как умирают мои родители. Я тогда еле стоял на ногах после “бесед” с монахами, разум был ещё замутнён телесной болью, я плохо понимал, что происходит, может быть, именно это и спасло меня. Я не умер и не сошёл с ума. А вот дедушка не смог выдержать. Когда палачи стали со своими инструментами подходить к моей маме, его дочери, он упал, лишившись чувств. И больше так и не пришёл в себя, умер, как сказали соседи, от разрыва сердца.

Я потом даже завидовал ему. И всерьёз подумывал о том, чтобы и самому умереть. Я не очень‑то верил в загробную жизнь, но вдруг… Вдруг, это – правда, и я тогда встречусь там с мамой, которая ждёт меня. Я тогда жил у дяди, брата моего отца, забравшего меня к себе. Он сумел каким‑то образом догадаться, какие мысли вынашивает в своей голове его одиннадцатилетний племянник. Дядя очень серьёзно поговорил со мной, объяснил, что самоубийцы никогда не встречаются в загробном мире со своими родными, они навечно попадают совсем в другое место.

Я сильно заподозрил, что он всё это наврал мне, чтобы удержать от самоубийства. Но мысль о том, что вдруг он сказал правду, и я, если покончу с собой, действительно никогда не увижу больше маму, эта мысль и в самом деле не дала мне тогда умереть.

Я часто вспоминал маму, вспоминал её рассказы из Первой Книги. Вспоминал и рассказ об одном из самых древних пророчеств.

О том, как через семьсот семьдесят семь седмиц после того, как солнце, устыдившись мерзостей, творимых людьми, перестанет дарить им свой Божественный свет и тепло, в мире появится Сын Божий. Посланный своим Небесным Отцом для борьбы со Злом и искупления собственными страданиями грехов человеческих.

Появится он, спустившись с Небес, в образе юноши, почти мальчика. И не будет знать этот юноша о том, что он — Сын и Посланник самого Бога, не будет знать, за что приходится ему страдать, почему всё Зло этого мира ополчилось на него. Но он будет отважно сражаться со Злом, со Злом в образе людей и в образе чудовищ, сражаться и побеждать это Зло. И при этом страдать, не понимая, почему и за что.

И страдания этого ни в чём не повинного юноши пробудят наконец совесть многих людей, и поймут они, что они – люди. Созданные для любви, добра и справедливости, по Образу и Подобию самого Бога. Но поздно поймут, только тогда, когда юноша этот покинет наш мир, совершенно разуверившись в нём. Покинет, вознесётся опять на Небо, но пришлёт вскоре оттуда своего слугу, Небесного Посланника, и этот Небесный Посланник…

А что было дальше, мама не успела тогда мне рассказать, я заснул, убаюканный красивой сказкой про Сына Божьего. И спросить потом было уже не у кого. Никто бы не ответил, даже если бы и знал. Подумал бы, что по наущению монахов проверяю я этим вопросом крепость его истинной Веры. И побежал бы доносить на меня…

Через год после смерти моих родителей мне несказанно, как все считали, повезло, меня взял к себе в слуги сам герцог Арика. У меня появилась возможность “выбиться в люди”. Все знали, что хотя герцог вспыльчив и скор на расправу, но зато отходчив и щедр. Щедрость его доходила даже до того, что он мог одарить кого‑нибудь из своих верных слуг не только деньгами, но даже пожаловать титул, как это сделал со своим другом детства Далергом, с тех пор – бароном Далергом.

Я понимал, что мне и в самом деле вроде бы повезло. Но счастливым себя вовсе не чувствовал. Хоть все говорили, что герцог Арика щедро изливает на окружающих свой гнев и свою милость, но на собственной шкуре я за два года своего служения успел испытать только его гнев.

Некоторые слуги герцога почему‑то очень старались настроить против меня своего господина. Получалось это у них очень неплохо. Но, наверное, я и сам был виноват. Я ещё не успел отойти от потрясения после утраты родителей, поэтому был слишком задумчив и не очень расторопен. Сколько раз герцог Арика приказывал высечь меня за мою неуклюжесть! После чего ловчее я всё равно не становился и навлекал на себя новый его гнев. Несколько раз я даже удостаивался чести получить подзатыльник лично от самого Арики. После таких подзатыльников я долго потом приходил в чувство, рука у герцога была тяжёлой.

Об этом все знали и поэтому, когда такое случалось, какое‑то время меня не трогали, давали пару дней отлежаться. Это были мои лучшие дни за всё время, пока я был слугой Арики. Я лежал и вспоминал маму, её ласковые руки, её рассказы из Первой Книги. Особенно часто вспоминал пророчество про Пришествие в этот мир Сына Божьего, который придёт, чтобы сражаться со Злом и заступаться за невинно страдающих. Придёт через семьсот семьдесят семь седмиц после того, как погаснет солнце. Конечно, жаль, если солнце навсегда погаснет, но зато после этого придёт Сын Божий…

И однажды меня обожгла шальная, показавшаяся поначалу самому себе безумной, мысль. А может, солнце погаснет вовсе не навсегда? Ведь мама, кажется, ничего не говорила про то, что солнце вообще не будет после этого больше светить. А вдруг в этом древнем пророчестве про погасшее солнце имелось в виду то самое Затмение, которое произошло незадолго до того, как я родился? И что именно через семьсот семьдесят семь седмиц после этого Затмения явится в наш мир Сын Божий?

Я стал лихорадочно считать, сколько же это будет, “семьсот семьдесят семь седмиц”. Срок этот казался мне невообразимо огромным, и я очень боялся, что просто не смогу дожить до Пришествия на землю юного Сына Бога. Но оказалось, что это – всего лишь пятнадцать лет, даже немного меньше. Значит…