Крылья империи - Владимир Коваленко Страница 58

— Император Иоанн настаивает. Говорит, несовместно с достоинством нашим и честью поступиться малыми сими. А буря — это хорошо, — раздумчиво заметил Баглир, — когда не на нашем огороде. Буря взмучивает воду. В мутной воде удобнее ловить рыбу. А я, кстати, рыбу люблю. И с утра еще ничего не ел…

Остается добавить: Кейзерлинг действительно знал Польшу, и все случилось, точно он был оракулом. Голосование партии собирались провести отдельно друг от друга, объявить себя победителями и обнажить сабли. Но на место сбора саксонской партии явились части русского легкого корпуса, казалось, только введенного в страну и пребывающего в районе Гродно. Князь Адам стал королем. И немедленно узаконил вынужденную эмиграцию оппозиции, объявив ее ссылкой.

После чего попытался выжить русские войска. Вежливо так. Мол, функции ваши выполнены, а мы вам тут уже собрали припасов на дорожку… Не тут-то было!

— Надо подождать результатов сейма, — объяснил посол, — мало ли, какой беспорядок. И вреда от нас никакого нет. Мы тихие.

И король Адам был вынужден кормить двенадцать тысяч ртов чужой армии. Тут и рад бы завести свою — а на какие шиши? В коронной казне — медный грош и три грустные мыши.

Чарторыйский был человеком деятельным. Поэтому он немедленно повысил пошлины на ввоз промышленных товаров, как два года назад поступили восточные соседи. Это было удобно — живые деньги в казну, теплые места на таможне для своих людишек, а в потенциале — развитие промышленности.

Вот только если Россия могла выбирать между товаром из Англии или Франции свободно, Польша получала такой товар все больше из Пруссии. И Фридрих Второй разозлился. Нет, воевать он не стал. Он просто решил отобрать свои деньги обратно. Невдалеке от городишки Мариенвердера Пруссия выходила своей восточной границей к Висле.

Пруссаки живо насыпали там земляной бастион, установили батарею тяжелых крепостных орудий — и стали досматривать любой проходящий по Висле корабль под угрозой потопления. Досмотрев судно, прусские таможенники оценивали товары в его трюмах. И требовали пошлину. Ни много, ни мало — пятнадцать процентов.

Судоходство по Висле встало. А польские дороги были никак не лучше русских.

Пришлось Чарторыйскому идти с поклоном к русским послам — а через них к императорам. И просить урезонить разбушевавшегося Фридриха. Он, в конце концов, чей союзник?

— Я в своем праве, — настаивал Фридрих, — это мои воды, раз простреливаются из пушек, стоящих на моей земле. А еще вы можете снизить пошлины на прусские товары. На прочие можете оставить. Мне же лучше.

Торговались почти пол года. И вот наконец вахта на Висле закончилась.

Королю снова напомнили о диссидентах.

Адам Чарторыйский слово держал. И от званых, но приевшихся гостей спешил избавиться. Правда, сам говорить не стал. Погнушался. Выставил за себя примаса.

Русские послы следили из-за занавесочки. Вот примас Подоский начал речь. Слово, другое — и вот орет уже весь сейм, зрители на галереях выхватывают сабли. Сыплются поспешные клятвы умереть за веру.

Баглир тихонько поднялся и пошел вниз, в кипящую залу. Пару раз его останавливали люди с беспокойными умными лицами, уговаривали — не надо туда идти, примас еле спасся. По лицам было видно — об этом жалеют. Подоский был известен как самый продажный говорун королевства. Баглир кивал и шел дальше.

Взошел на покинутое примасом место. Грохнул кулаком по трибуне. Не помогло. Воинственные вопли больно били по ушам.

— Перестаньте кричать! — надрывая глотку, пролаял он. — Перестаньте шуметь, не то я вам сам пошумлю. А мой шум будет погромче вашего.

И правда, стало тише.

— Я не буду говорить о праве, о справедливости, о добрососедстве, — заявил он. — Я скажу грубо и жестоко, как скажет вам не всякий солдат. Любое государство стоит на доверии, а подрывается ненавистью. Любое государство стоит на страхе, а подрывается презрением. И если в некоторых ваших областях такое действие этого сейма отзовется ненавистью и презрением к вашему кликушеству — долго ли они останутся в пределах Речи Посполитой?

И прочитал русское предложение. Оно было весьма умеренным и требовало для православных не столько даже равенства — сколько спокойствия. Началось голосование. И вопрос шел не так уж плохо — но тут черед дошел до краковского епископа Солтыка. И тот возгласил вето.

Баглир равнодушно пожал плечами и ушел.

— Отменят вето, вот и повторим, — заявил он позже, — не то придется все делать самим. Посредством войска.

Этот срок пришел через неделю. Как только сейм постановил отменить вето, Баглир объявил, что будет настаивать на повторном обсуждении вопроса о правах диссидентов.

Пришлось ему повторить свои прежние угрозы. Но главное — за день до голосования главные крикуны вдруг исчезли. Не то чтобы неизвестно куда — к ним в дома вошли русские солдаты и увезли оппозицию прочь от города. Епископ Солтык тогда ужинал у маршалка литовского, Мнишка. Услыхав об арестах, пытался остаться на ночь, но был схвачен и в гостях.

Поэтому, едва сейм увидел князя Тембенчинского, зал взорвался негодованием.

— Потише! — прикрикнул на депутатов Баглир. — Я вам уже говорил: на любой шум отвечу большим шумом. Говорите по одному, тихо и учтиво — и я с удовольствием вас выслушаю.

— А говорить тихо, так не услышишь!

— Не беспокойтесь, господа, — услышу. Я на ухо силен. Сосед ваш не услышит — а я все разберу.

— Тогда, ксенже Михал, отпустите Солтыка и остальных.

— А зачем? Какое мне дело до каких-то католиков?

Снова волна гнева.

— Еще раз — тише! Да отпустил я с утра вашего Солтыка и всех его конфидентов. Просто хотел им показать нынешнюю ситуацию с другой стороны. Если одного человека можно лишить самых простых прав — то и другие могут тому же подвергнуться.

— А если Солтык на свободе — то где же он?

— А прежде чем отпустить, его отвезли подальше от Варшавы… Так что на сегодняшнее заседание он не успеет. Но ведь кворум есть?

Потом выступал король. И намекнул депутатам — дайте гостям то, чего они хотят. Иначе не уйдут. И большинство согласилось с королем.

Баглир немедленно заявил, что его присутствие пока не требуется, — и исчез, по его словам, в отпуск по семейным обстоятельствам.

Причина у него была самая уважительная — Виа собиралась рожать. Предлагаемых наперебой акушеров и бабок Виа напрочь отвергла, заявив, что тимматская подготовка офицера очистки включает в себя еще не то. Так что если что-то пойдет неправильно — помочь ей может только муж. Ну а если все будет правильно — оближет с ней на пару малыша и посидит с младенцем до тех пор, пока маленького не станет возможным доверить нянькам.

— Зачем облизывать-то? — удивилась Елизавета Воронцова.

— Иначе Михель малыша съест, — объяснила Виа, — и ничего не поделаешь — так мы устроены. Зато если оближет, будет сидеть над ним с ятаганом и никого не подпускать, кроме меня. Пока маленький молоком кормиться не перестанет.