Топот бессмертных - Илья Те Страница 51

Соответственно тоже захотелось спирту, но Аспирин умудрился себя сдержать. Ибо стоило сейчас выпить, расслабиться – и он рухнул бы от усталости. Тихо матюкнувшись, сталкер потрогал ребра и слегка поморщился от боли.

Как ни странно, мутант это заметил.

– А чего это ты рожу корчишь постоянно? – буркнул повеселевший Хохмач, отрываясь от полегчавшей фляжки. Выпил он будь здоров, но при всей силе и увеличенной массе мутанта алкоголь, по всей видимости, подействовал на него так же, как на обычных людей. Аспиринушка усмехнулся. Для спирта, выходит, и смерть не помеха.

– Ребра мне отбили, – проскрипел он вслух. – Как дернусь, сразу морщит, корежит. Не двигаешься – вроде нормально, а как что делать… тоска, в общем. А тебе-то чё?

– А тебе-то чё, – передразнило чудовище. – Так я зря все рассказывал? В Озере жизни, вижу, ты искупаться не желаешь.

* * *

Комнатка Хохмачова, в которой он обретался внутри заброшенных хрущевок, оказалась с подвохом. Старый дружбан не зря сидел в «тупике». Тупик оказался ложным, ибо стена подвала реально являлась очередным порталом – и только поэтому была выбрана Хохмачовым для рейдов во владения кинетиков. Выйдя из перехода, сталкер и бывший сталкер шагали след в след. Тропинка жизни между отчаянно фонившими и пузырившимися аномалиями камнями (вокруг высились непонятные каменные сооружения) была очень узкой. Но Аспирин тем не менее отмечал знакомые места. Давно уже здесь был. Перед ними расстилался Ненбен.

Один из самых известных атомных объектов Северной Кореи (и самый близкий к русской границе) был легко узнаваем для каждого из приморских сталкеров. Здесь располагался тот самый атомный заводище, который когда-то стал основой конфликта между США и КНДР. Узнаваем он был по банальной причине – над головой Аспирина и Хохмача высились гигантские паровые трубы атомных реакторов.

В Ненбене реакторов было целых три (и соответственно свыше трех десятков гигантских труб, отчетливо видимых с приграничных сопок): экспериментальный ядерный реактор мощностью в 5 МВт, старый действующий реактор мощностью в 100 МВт (для выработки оружейного плутония) и новейший газографитовый реактор мощностью в 500 МВт. Бомба «Малыш», сброшенная американцами на Нагасаки, равнялась, например, всего 5 МВт. Кроме того, в Ненбене располагался завод по производству топливных стержней, атомное хранилище (для них же), северокорейский Атомный исследовательский центр, а также радиохимическая лаборатория корейского Института радиохимии. Остальные ядерные объекты КНДР располагались недалеко. Ими были две атомные электростанции и три завода по обогащению урана. А также две собственные урановые шахты в Пакчоне и Пен-гасане.

Аспирин озирался и качал головой. В далекой дымке за башнями чудовищных труб виднелась гусеница железнодорожной насыпи, утыканная покосившимися пьяными столбами и коробочками складов. Большой состав нашел свою вечную стоянку, не дотянув до депо. Интересно, что у него внутри? Контейнер с ураном? Или с плутонием? Счетчик, во всяком случае, излучение не регистрировал. Зато нос регистрировал сырость и гниль – близко располагались болота. А что там, за ними? Кажется, река. Мелкая, с виду безопасная. Ну да, рядом с атомным заводом.

Однажды, прямо при молодом еще Аспирине, вспугнутый выстрелом вепрь с разгону влетел в похожую прозрачную, чистую речушку. И сразу влетел. Брызг было много, бедное животное фыркало, потом как-то неловко переступило копытами и со слабым хрюканьем пало на бочок. В общем, сдохло. И это зоновский вепрь, который от выстрела бронебойной пулей в лоб иногда не дохнет! Аспирин потом смотрел тот бочок. Кожа зоновской свинюшки поползла лоскутами, единственный глаз выпучился и лопнул. Нет, реки в Зоне нехорошие. А хотя что вообще здесь хорошего, в Зоне и предбаннике? Разве что друзья. Вот, Рыжняк, например.

Словно контрастируя с размерами Аспирина и Хохмача, а также жэдэ-состава, складов и даже монстрообразных паровых труб, над ними возвышался гигантский производственный корпус. Корпус казался охеренно здоровым, но при этом считать его полноценным зданием было нельзя. Кровля гигантского то ли цеха, то ли ангара была обвалена в нескольких местах. По гигантскому пространству между стен свободно гулевал ветер, поднимая слои пыли и песка. Под потолком виднелись остатки ферм, видимо, призванных поддерживать всю конструкцию, тут и там свисали ржавые остовы широких вентиляционных труб, ливневки, уродливые швеллера для крепления какого-то неизвестного уже оборудования, а также прочие технологические коммуникации, превратившиеся за годы без хозяев в ошметки, гнилье и рвань.

– Ну вот мы и в НПО «Химнейтрализация», – со знанием дела пояснил Хохмачов и обрадованно потер жуткие ручонки, – родной Ненбен!

– Чего? – поперхнулся Аспирин. – «Химнейтрализация»?

– Перевод с пукханского, брат. Или тебе в оригинале произнести?

– Насколько я помню, до Ненбена от границы двое суток топать. Прямой дороги нет, одна тайга да болота.

– Ну так то по тайге. Мы же шли сквозь нее, ты же понял вроде. Через порталы – двести кэмэ один шаг.

– Значит, «Химнейтрализация»?

– Значит.

Аспирин окончательно был сбит с толку. Все же ему не верилось, что пресловутая аномалия Стикс так близко. Некстати вспомнилась старая шутка Кеши-Почтового, сильно взбесившая тогда Аспирина. Когда Хохмача сочли мертвым, Рыжняк разорился на памятник над несуществующей могилой и устроил пышную тризну. Со второго этажа недавно отремонтированного хотеля бойко вылетала простецкая мелодия, извлекаемая из старенького пианино пальцами раскрасневшегося, дышащего коньячным перегаром Рыжняка, сопровождаемая хрипловатым, но хорошо поставленным голосом. В гостевой зал набилась куча народу, кто не влез, толпились внизу, но Рыжняк, не замечая никого, упоенно мызгал пальцами клавиши и отхватывал задорным блатным баритоном:

Ночь дождлива и туманна,

И темно кругом.

Мальчик маленький стоит,

Мечтает об одном.

Он стоит, к стене прижатый

И на вид чуть-чуть горбатый,

И поет на языке родном:

О койвшен, койвшен, койвшен папиросен,

Подходи, пехота и матросы.

Подходите, не робейте,

Сироту, меня, согрейте,

Посмотрите – ноги мои босы.

Я несчастный, я калека,

Мне тринадцать лет.

Я прошу, как человека,

Дайте мне совет:

Или богу помолиться,

Или к черту приютиться,

Ради бога, дайте мне совет.

О койвшен, койвшен, койвшен папиросен

Трикинэ ин трэволас барбосэн.

Куйвче куйвче бэна мунэс,

Готах мир ай шенрахмурэс,

Ратовита ё сын финэ той.

Моментально все вокруг подхватили простенькие слова (кроме, разумеется, иврита), и долго еще песенка о папиросах слышалась в компаниях бродяг у костра, на дальних постах и просто так, вообще. Аспирин был единственный, кто тогда спросил, где Рыжняк учился мацать пианину, на что тот пожал плечами: