Морской демон - Вирджиния Кантра Страница 50

Дилан понятия не имел, как слова и образы его послания будут переданы Конну, каким образом понятия «бездомный» или «распятие» передаются в песнях китов. Но они поняли важность появления ребенка. МАТЬ. ЛЮБОВЬ. ОТЕЦ. ЗАБОТА. СЕМЬЯ. РАДОСТЬ — эти образы волнами накатывали на него. Их песня, звучавшая в ушах как шум прибоя, наполнила его сердце покоем и поплыла вместе с ним к берегу.

Он стоял на мелководье — сердце заполнено, сознание пусто, мышцы свободны и расслаблены. Откинув назад мокрые волосы, он оглядел берег.

И увидел отца, сидевшего рядом с его одеждой.

Проклятье!

Радость Дилана утекала, словно волны, пенившиеся у его ног. Они были одни в амфитеатре из скал и песка, и свидетелями их встречи станет только сосна, стоявшая часовым на берегу, да несколько рваных облаков.

Барт Хантер сидел, опираясь локтем на колено, и смотрел в море.

Дилан вышел из волн прибоя. Он не мог избежать встречи со стариком. Лучшее, что он мог сделать в сложившейся ситуации, — это не обращать на него внимания. Он нагнулся за своими джинсами.

— Она тоже приходила сюда, — сказал Барт. — Твоя мать.

Дилан не хотел говорить о матери, не хотел делиться воспоминаниями о ней. Особенно с отцом.

Он сунул мокрую ногу в джинсы.

— Но не с вами, ее детьми, — продолжал Барт. — Еще до вашего рождения.

О'кей, но Дилан и в самом деле не хотел ничего этого слушать. Он стал натягивать джинсы на вторую ногу.

— Здесь она вышла на берег…

Помимо воли Дилан посмотрел через плечо, следуя за взглядом отца вдоль своего собственному пути из воды. Барт покачал головой.

— Самое красивое создание, какое я когда-либо видел в жизни. И она сказала, что любит меня. — Он удивленно засмеялся, словно не веря самому себе, и этот глухой звук был больше похож на рыдание. — Меня, который только и знал, что лобстеры и приливы. Тогда я был чуть старше, чем Люси теперь. Ушел из школы после седьмого класса. Но она…

Его голос затих, утонул в воспоминаниях. Он не называл ее по имени. Ему это было не нужно. Просто «она». Для него всегда была всего лишь одна «она» — и тогда, и сейчас.

— Ты украл ее котиковую шкуру, — жестко и холодно сказал Дилан. — Ты отнял у нее ее жизнь.

— Я дал ей взамен другую жизнь и троих детей. Этого должно было быть достаточно.

— Ты отнял ее у самой себя.

— А разве она не сделала то же самое со мной? С тех пор как я увидел ее, я не знал ни минуты покоя. Она сказала, что любит меня. — Голос Барта надломился, как лед в апреле. — Но как я мог ей поверить? Она была такой, какой была, и я был таким, каким был.

Дилан уже открыл было рот, чтобы возразить ему. В крови его закипала злость. Его отец был не прав. Он всегда был не прав.

И все же…

Слова замерли у него на губах, горькие и невысказанные.

А разве сам Дилан думал не так же? Селки не может любить человека.

Барт выдержал его взгляд. В его выцветших глазах читалось печальное признание. Потом он снова посмотрел в море.

— Калеб сказал, что тебе нужно где-то остановиться. Ты можешь жить в своей старой комнате, если хочешь.

Когда Дилан спустился вниз со своими вещами, Реджина подметала пол. Решетка была опущена, передняя дверь заперта, кассовые чеки за день подсчитаны… и теперь еще один мужчина собирался уйти через эту дверь.

Реджина перевела взгляд с вещей Дилана на его отчужденное лицо, и сердце ее сжалось.

Переступи через это.

Пора бы уже привыкнуть к тому, что мужчины от нее уходят.

Так или иначе, но это только на ночь. На этот раз. Утром он вернется. Он так и сказал.

Дилан оглядел пустой ресторан и нахмурился.

— Ты что, должна убирать все это сама?

Его тон заставил ее выпрямиться. Ссора отвлечет ее от мыслей о том, что придется остаться одной, взаперти, заглушит тягучую боль в животе, ослабит чувство одиночества, которое только и ждет, когда за ним закроется дверь, чтобы поглотить ее.

— А ты видишь здесь кого-то еще, кто мог бы это сделать? — спросила она.

Он смутился.

— Ну, твоя мать…

— Была здесь половину вчерашней ночи и весь вчерашний день. Но я здорово устала.

Дилан опустил сумку на пол.

— Тогда предоставь это мне.

— И не подумаю!

— Реджина! — Он взялся за веник выше ее руки. Голос веселый, глаза горят, весь такой горячий, реальный… и так близко, что она могла бы поцеловать его. — Ты действительно собираешься бороться со мной в перетягивании веника?

Она думала об этом.

— Нет.

— Тогда все хорошо.

Вздохнув, она отпустила веник. Он подмел пол. Она вытерла с доски вчерашнее меню.

— Спасибо, что взял Ника с собой на лодку, — сказала она. — Он весь вечер только об этом и говорил.

— Мы отлично провели время. — Дилан высыпал мусор из совка в ведро. — Завтра я возьму с собой тебя.

Реджина вытерла перепачканные мелом пальцы о передник.

— Не могу. Я должна работать.

— Ты же не можешь работать все время.

Он прошел за ней в кухню и поставил веник в кладовку для швабр. Эта кладовка… От воспоминаний Реджину передернуло.

Дилан нахмурился.

— Ты выглядишь измученной.

— Я в норме. Просто устала. — Она выдавила из себя натянутую улыбку. — Утренние недомогания переносятся тяжело, да и начались на этот раз рано.

Тебе нездоровится?

Она должна была бы чувствовать благодарность за его беспокойство. Но она не хотела, чтобы он крутился вокруг нее только потому, что ему ее жалко.

— Это связано с ребенком?

— Да. Нет. Не знаю. — Тревога обострила ее нервы и сделала голос резким. — Ну, у меня были колики. — Мужики ненавидят колики! — Они продолжались целый день.

— Скажи, что я могу сделать, — попросил он.

Если она должна ему говорить, то какой в этом смысл?

— Ничего. Я была у доктора. Я не хочу, чтобы ты сидел возле меня, как нянька.

Он смотрел на нее неподвижным взглядом. Молча. С готовностью. И совершенно беспомощно.

Его чувства были подавлены в тринадцать лет, подумала она. Некому было его учить. Некому было к нему прикоснуться. Никогда.

Она вздохнула.

— Можешь попробовать меня обнять.

Он неловко обхватил ее руками, как школьник на танцах в шестом классе.