Выкуси. История любви - Кристофер Мур Страница 45

Поэтому я вся такая: «А спать мы будем вместе?»

Хлад мне: «Нет, мы просто будем мертвыми под одной крышей».

И я такая думаю себе: «Как романтично», — а вслух вся типа: «Давай же улетим повыше».

А Томми мне такой: «Мне кажется, это здравая мысль. Джоди жила на севере Города, я тоже. Разумно, если она туда и отправится. Надо залезть на верхние этажи какого-нибудь небоскреба и оттуда осмотреть другие крыши. Сарай там поискать или еще что. Карабкаться наверх — не проблема. Есть ли там люди — определяется по теплу. Ты ведь уже знаешь, что можешь тепло видеть, правда?»

А я такая: «А я-то прикидывала — в этом дело или просто каждая лампочка в небо протекает. Но все остальное ты откуда знаешь?»

А Томми мне такой: «Понятия не имею».

И я ему тогда: «Если найдем хижину на крыше с голубятней рядом, можно будет закусить, когда проснемся». Верняк, бодрячком прозвучало. С бодрячком в себе надо бороться. Бороться надо с бодрячком.

Кароч, типа где-то через час мы себе нашли миленькую могилку на крыше в финансовом районе и с Хладом идем такие по Пауэлл-стрит к Калифорнии и «Фэрмонту», где в последний раз видели Графиню. И от ночи оба такие тотально живые. В Городе птушто — типа два города. Я такого раньше не видела. Есть такой типа внутренний город, дневной, где люди в квартирах сидят, в ресторанах и конторах, и у них типа ни малейшего, блядь, о городе снаружи. А есть народ и наружного города — они все время на улицах, они все тайники и схроны знают, всякое дерево им знакомо, и где опасно, а где просто жутко. Наружные люди живут типа совсем на ином плане бытия, они типа внутренних людей аще даже не видят. Но если ты вурдалак, тебе оба эти города изнутри освещаются. Слышно, как люди у себя дома разговаривают, едят, смотрят телик, а людей на улице видно, и чувствуешь их — за мусорными баками, под лестницами. Их все эти ореолы выдают, иногда — и через стены даже. Они типа жизни, светятся. Некоторые — ярко-розовые, у Фу такой, у некоторых — буроватые какие-то или сероватые, типа как у ветерана-спидоносца, что попрошайничает на перекрестке Пауэлл и Пост. И я тотально теряю способность напускать на себя скуку, до того это все охуенно. Перед Хладом-то стараюсь не париться особо, но мне ж хочется знать.

Поэтому я такая: «А что это у них с розовым кольцом?»

А он мне: «Это их жизненная сила. По ней можно сказать, насколько они здоровы. Если умирают, это и по запаху чуешь, но сразу не определишь».

Верняк, фигассе. Поэтому я такая: «Фигассе».

А он такой: «Тебе все это недаром видно».

А я ему: «Для тупых, s'il vous plait».

А он мне: «Потому что полагается брать только больных, умирающих. Это у тебя в природе хищника заложено. Раньше я этого не знал — когда, ну… потерялся, а теперь вот знаю».

Верняк, фигассе. А поэтому ему такая: «Хор, а как ты становишься туманом?»

А он мне: «Это ментальное. Совершенно. Об этом нельзя думать, этим просто надо быть».

А я ему такая: «Ты мне мозг сношаешь, да?»

А он такой: «Нет, если думаешь, ничего не получается. Тут надо просто быть. Слова мешают. Мне кажется, поэтому у котов это выходит на инстинкте. Вот в чем ключ. Инстинкт. Я на инстинкте не очень могу. Я ж вербозный парень».

А я ему вся такая: «Я тож вербозный парень», — как типа тотальный дебилозавр. Верняк. Как это я, действующая Владычица Тьмы Большого Района Залива, могу опуститься до того, что изрыгаю диалог наномозглой королевы красоты, когда мне следует наслаждаться дурманящей властью моего вампового бессмертия? А просто — все потому, что я романтическая поблядушка и с этим ничего не могу поделать. Если парень делает или говорит что-то романтическое, я вся такая: «Ой, прошу, пэжэ, прощенья, сударь, дозвольте мне понизить коэффициент интеллекта на пару делений, и ох, если вы будете так добры, сударь, не могла бы я вам предложить сие влажное, однакож беспомощное полое место, которое, к тому ж, еще и, похоже, заблудилось». Явно же я родилась не в то время. Мне следовало жить во времена «Грозового перевала». Хотя будь я Кэти, я б выследила этого кента Хитклиффа и обработала его хлыстом для верховой езды, как какая-нибудь профура садо и мазо, у которой номер его «черной карты» записан. Но это я так.

Кароч, в «Фэрмонте» голяк. Поговорили с коридорным и мужиком за стойкой консьержа, который поговорил с мужиком за стойкой портье, который сказал, что он не может разглашать сведений об их постояльцах, и тут я такая сотенную бумажку выхватываю, и он сразу такой, мол, «рыжая» больше не появлялась после того дня, как легавые приходили про нее расспрашивать. Сказал, что легавые у нее из номера сумку-термос забрали.

И Томми такой: «Она просто исчезла».

А я ему вся: «А кофе не хочешь? У меня пакет крови есть и десять штукарей в сумке». Носферату могут тотально пить латте, если крови в него начислить и если только у них нет лактозной непереносимости.

Он тогда остановился и на меня смотрит. И такой: «Честно, десятка? Думаешь, хватит?»

А я ему такая: «Ну, тебе придется глотать дешевку, а мне вот нравится пить латте прямо из вены младенчика, но эти маленькие засранцы нынче недешевы».

Тут он мне такой: «Лана, вот тут меня от тебя реально жуть взяла».

Поэтому я ему вся: «Сосет у тебя восприимчивость. Пошли за кофе да повампирим по ходу, типа сутенеров поколотим, что не».

«А с каких пор колотить сутенеров — это по-вампирски?»

«А с тех, — говорю, — как Графиню искала, а они меня пытались вербовать, птушто я до офигения сексапильна, так что отчаявшиеся обсосы встанут в очередь тотально платить, чтоб только меня склеить, а это лестно и что не, но мне все равно кагбэ мнится, что мною злоупотребляют из-за моей юности и наивности».

«И ты поэтому хочешь их поколотить», — грит.

«Я хочу на них испытать такое кунг-фу, где типа у них вырываешь сердце и его им же показываешь, пока оно еще бьется. Très макаброво, поп? А кроме того, сдается мне, изумление у них на рожах будет того стоить. Ты так делал, когда вы с Четом ходили людей истреблять?»

«Я из того вообще ничего не помню. И не помню, чтоб кого-нибудь истреблял».

«Потому-то сутенеры меня и вербуют. Вы с Четом сожрали у них всех блядей».

«Ты говоришь так, будто это мерзко».

«Хор, а по-твоему выходит, жрать блядей — милое дело. Лучше поговори со мной про поэзию, пис-сатель».

Тут он весь такой сокрушенный стал и что не. И типа: «Меня Джоди так зовет».

А я ему такая: «Извини. Ты ее где теперь хочешь искать?»

«Не знаю, — говорит. — Сколько времени?»

Тут я на часы гляжу, которые мне Графиня задарила, и вся такая: «Начало второго», — а голос у меня ну чисто «я тотальная говняшка на палочке».

«Тогда Полк-стрит».

А я такая: «Почему Полк?»