Ларец - Елена Чудинова Страница 44

— Да невелика мне печаль, если какой докторишка нас раскусит, — озабоченно отозвалась Катя, отжимая полотенце. — Был бы толк, а я лекарям этим не верю. Только и знают, кровь выпускать. Упыри, одно слово. Или пиявок лепят, опять же те кровь сосут. А в крови, между прочим, душа запрятана. Экая польза, когда твоей душенькой черные гадины обедают…

— Отчего душа в крови?

— А где же еще ей быть? Сказывают, из-за этого люди-жиды никакого мяса с кровью не едят, ни говядины, ни курицы…

— Так разве у курицы или коровы есть душа? У них же нету! Непонятно тогда.

— Да, вправду в толк не возьмешь…

Но тут кровать снова поплыла, и плыла долго, очень долго, до тех пор, покуда не прилетела огромная черная ворона. Насмешливого незнакомца, который опять оказался в комнате, ворона прогнала довольно быстро, размахивая крыльями. Странным было то, что ее черные крылья оказались искусно расшиты золотыми нитями, а еще разноцветными блестками и бусинами.

— Я чаю, мой свет, и ты такой же парень, как твой хозяин, — прокаркала ворона.

— Было тебе сказано — выдашь нас хоть кому-нибудь, зарежу. Поможешь, озолочу.

— Да хватит ли у вас, малолетних, золота?

— У меня конь дорогой, — в голосе Кати зазвенела тоска. — Целой деревни стоит.

— Ай, молодец, девка, хорошая подруга. Да не кручинься, помогу, чем смогу, и не возьму я с тебя ни полушки.

— Это почему еще?

— Много будешь знать, скоро состареешь.

Теперь ворона превратилась в носатую старуху с вышитой черной шалью на плечах. Глаза у нее были черные и неприятно вострые. Старуха сидела у кровати и держала Нелли за руку.

— Одно хорошо, вижу, ела она что-то прежде, чем прозябнуть. Хорошую пищу ела.

— Вот уж хорошее так хорошее! — Катя покривилась. — Шоколат этот, сладкое с горечью.

— Ай, какая удача! Ты, девушка, запомни, хорошая пища, она из колдовских краев. Первое — питье чайное, его желтые люди собирают. Второе — питье кофей, что у черных людей водится. Третье — питье-еда, шоколадовые бобы, что от людей-сарацинов. Еще хорошо длинное белое сарацинское пшено, да только его-то как раз не люди-сарацины в своей пустыне собирают, а те же желтые люди. Растет сарацинское пшено по колено в воде, а иначе чахнет. Великая сила в шоколадовых бобах, чайных листьях да сарацинском пшене, и от болезни могут уберечь, и больного поднять.

— Выходит, не впустую господа все чай дуют?

— Нет, девушка, это от ума. Вот и ты сейчас пойди завари, да вот этой травки в кипяток добавь.

Катя поднимала Нелли за плечи, а старуха поила ее с ложки чем-то горячим, терпким на языке. Кровать стояла уже на месте, и неприятные пришельцы не тревожили сна.

Поутру Нелли проснулась совсем здоровой, только со слабостью во всем теле — наподобие той, что всегда приходила после разговоров с камнями.

Умыв лицо и руки Нелли мокрой простыней, Катя принесла чай и тарелку вкусно сваренной Матреной рисовой каши. Одно лишь испортило Нелли аппетит: вместо свежих булок были нарезаны старые, уже слегка покрытые зеленоватой плесенью.

— Это что за гадость?

— Лекарка сказала тебя плесневелым хлебом кормить, чтобы жар в легкие не спустился. Слабые они у тебя.

— Что за лекарка, Катька? Откуда она взялась вчера?

— Позавчера. Цыганка это, уж больно мне не хотелось доктора-упыря звать. А цыганы вовсе близко от нас остановились, вот уж повезло, так повезло. Представь только, я вить в окошко их увидела, двоих цыганят. Бегала воду тебе переменить похолоднее, а окошко кухонное оно во двор. Смотрю, затаились пострелята у поленницы, шепчутся о чем-то. Может, обокрасть кого хотят, мне дела нету. Уж я как выскочу в чем есть! Кто, говорю, из ваших лекарит, скажете, денег дам. Ну, взяли алтын, понятно, приведем, говорят, старую Зилу. Ох и старуха, жаль, ты не видела ее толком! Ох, старуха! Столько мне порассказала всего, покуда около тебя сидели! Про барыню Трясовицу хоть бы…

— Постой! — Нелли отставила поднос и уселась в постели. — Может, мы тогда цыганятам и поручим искать Венедиктова? А то уж пятый мы день в столице, и все без толку.

Раздался стук в дверь, и почти сразу за ним в горнице появилась озадаченная вдова.

— Почта к выздоравливающему, — произнесла она превесело, но отчего-то косясь в коридор. — Только никак не хочет нехристь мне отдать, может, и по-нашему не понимает. Письмом машет да знаками указывает, мол, хочет отдать в самые руки.

— Я писем не жду, — обеспокоилась Нелли.

— Ой ли? — хмыкнула Катя.

— Ну пусть его входит.

В горницу тут же вошел слуга, облаченный в ливрею яркого цвета салатовых листьев. Наружность его была примечательна. Темное, как дубовая кора, лицо казалось совершенно плоским, широкий нос вдавливался толстыми крыльями в щеки, не узкие, но маленькие черные глаза казались косы, как у калмыка, хотя это наверное был не калмык. Отливающие синевою черные волоса выглядели жесткими, как конский хвост, в подобие которого и собирались сзади. Лба над узкими бровями почти вовсе не было. Страхолюдное это лицо решительно ничего не выражало.

Низко, в какой-то странной манере поклонившись Нелли, слуга протянул ей письмо на зеленоватой толстой бумаге.

— Кто тебя прислал и надобен ли ответ? — спросила Нелли.

Слуга не произнес ни слова, лишь прошел несколько шагов, пятясь, словно рак, поклонился еще раз и был таков.

Даже не разглядев незнакомой печати, Нелли нетерпеливо сломала кляксу серебристого воска и развернула лист.

Послание было писано ровным, как пропись, почерком писца. В нем господин Роман Сабуров приглашался запросто бывать в любой вечер и час для дружеского препровождения времени на Аглицкой набережной, в собственном дому господина Венедиктова.

Нелли выронила бумагу, словно та могла ожечь ей руки.

— На Аглицкой набережной, — потрясенно прошептала она. — Подумай только, это был ОН, а я его не узнала.

— Кто ОН? — Катя подхватила бумагу, пытаясь увидеть смысл ускользающих от нее букв.

— Венедиктов… там, в челноке, это был Венедиктов!

— Побожись!

— Говорю тебе, это был Венедиктов.

— Так как же ты могла его узнать, вы прежде не видались.

— Он мне снился… Давно, в стогу, когда тебе подарили Роха.

— Глупости говоришь, — обиделась Катя. — Тебе не может вещих снов сниться, разве ты цыганка?

— У него были светлые волоса во сне, — лихорадочно продолжала Нелли, не слушая подруги, — совсем светлые. И светлые желтые глаза.

— Глаза? — запнулась Катя. — Глаза-то у него, положим, впрямь желтые.