Флэшбэк - Дэн Симмонс Страница 44

— Правда, Дара еще не была моей женой, когда сообщила мне о другом Нике Боттоме, — уточнил он. — Мы тогда… ну, только встречались. Она заканчивала университет, а я был уже полицейским и снова ходил на лекции, чтобы получить степень магистра.

— И как вы отнеслись к этой новости? То есть к своим ослиным ушам и возможной любовной связи с царицей фей?

— Принял к сведению, — сказал Ник. — Дару интересовало видение другого Ника Боттома. Или то, что он называл сном, от которого пробудился. Она считала, что и меня в будущем ждет такое же радостное пробуждение… откровение, по ее словам. На первом нашем свидании она прочла мне наизусть почти весь этот пассаж. И тем произвела на меня сильное впечатление.

Дэнни Оз улыбнулся, глубоко затянулся косячком и загасил его в банке из-под кофе, которая служила пепельницей. Потом он закурил другую сигарету — на этот раз обычную, и, кажется, даже с большим удовольствием, — прищурился, глядя на Ника сквозь дым, и выдал цитату:

— «Когда подойдет моя реплика, позовите меня и я отвечу. Теперь мне нужны слова: „Прекраснейший Пирам“. Эй, вы там! Питер Клин! Дуда, починщик раздувальных мехов! Рыло, медник! Заморыш! Боже милостивый, все удрали, пока я спал! Мне было редкостное видение. Мне был такой сон, что человеческого разума не хватит сказать, какой это был сон. И тот — осел, кто вознамерится истолковать этот сон. По-моему, я был… никто не скажет чем. По-моему, я был, и, по-моему, у меня было, — но тот набитый дурак, кто возьмется сказать, что у меня, по-моему, было. Человеческий глаз не слыхивал, человеческое ухо не видывало, человеческая рука не способна вкусить, человеческий язык не способен постичь, человеческое сердце не способно выразить, что это был за сон. Я скажу Питеру Клину написать балладу об этом сне. Она будет называться „Сон Мотка“, потому что его не размотать. И я хочу ее спеть в самом конце представления перед герцогом; и, может быть, чтобы вышло чувствительнее, лучше спеть этот стишок, когда она будет помирать». [54]

Нику показалось, будто его ударило током. Прежде он слышал эти слова только от Дары.

— Я уже говорил, что у вас чертовски хорошая память, мистер Оз.

Оз пожал плечами и глубоко затянулся, словно дым уменьшал боль.

— Мы, поэты, помним всякие слова. Именно это, среди прочего, делает нас поэтами.

— У моей жены была одна из ваших книг, — сказал Ник и тут же мучительно раскаялся в сказанном. — Один из ваших стихотворных сборников. На английском. Она показала мне ее, после нашего с вами разговора шесть лет назад.

«Меньше чем за три месяца до ее смерти».

Дэнни Оз чуть улыбнулся, ожидая продолжения. Понимая, что надо сказать хоть что-то о стихах Оза, Ник добавил:

— Вообще-то я не понимаю современных стихов.

Теперь Оз улыбнулся по-настоящему, показывая большие желтые от никотина зубы.

— Боюсь, что мои стихи так и не стали современными, детектив… то есть мистер Боттом. Я писал эпические произведения, на манер старика Гомера.

Ник поднял руки — мол, сдаюсь.

— Вы с вашей будущей женой, — начал Оз, — на первом свидании разбирали, о чем говорит шекспировский Ник Боттом в этом пассаже?

Ножевая рана, полученная в Санта-Фе и повредившая глубокие брюшные мышцы, сразу заныла, точно свежая, обожгла огнем внутренности. На кой ляд вспоминать Дару и эти треклятые строки из пьесы? Оз даже не знает, что Дара умерла. Нутро у Ника сжалось — что еще скажет умирающий поэт? Он поспешил нарушить молчание, прежде чем Оз заговорит.

— Да, типа того. Моя жена была специалистом по английской литературе. Нам обоим показалось странным, что у пробудившегося Боттома все чувства перепутались. Ну, вы понимаете — глаз не слышал, ухо не видело, рука не чувствовала вкуса… вся эта ерунда. Мы решили, что сон Боттома запутал его чувства, вроде нервной болезни… как ее там?

— Синестезия, — подсказал Дэнни Оз, стряхивая пепел в банку из-под кофе. На лице его снова мелькнуло подобие кривой самоироничной улыбки. — Я знаю это слово только потому, что именно оно обозначает в текстах прием, когда термины из одной области восприятия употребляются для описания другой. Ну, например… «громкий цвет». Да, очень странно, что Шекспир использует там синестезию еще раз, позднее. Когда актеры в пьесе внутри пьесы спрашивают Тезея, герцога Афинского, не угодно ли ему «посмотреть» эпилог или же «услышать» бергамасский танец.

— Я вообще-то не очень понимаю всю эту литературщину, — сказал Ник, подумывая, не стоит ли прервать разговор, встать и уйти.

Оз продолжал. Его полные боли глаза, казалось, загорелись новым интересом. Он прищурился, глядя сквозь дым.

— Но очень странно использовать старое слово, которое обретает свое истинное значение. Боттом в конце речи об этом сне-откровении говорит, что, когда его друг Питер Клин переложит сон в балладу, он, Ник, собирается «спеть этот стишок, когда она будет помирать». Но кто будет помирать? Кто эта «она»?

Нож повернулся в животе Ника Боттома. Он заговорил сквозь зубы:

— Как там ее зовут? Женщина, умирающая в пьесе, которую этот Моток ставит для герцога.

Дэнни Оз покачал головой.

— Фисба? Нет, не думаю. И он имеет в виду не смерть Титании, царицы фей, с которой Моток, видимо, спал. Кто эта женщина, у смертного ложа которой он собирается пропеть крайне важную балладу? Полнейшая загадка… нечто высшее или постороннее по отношению к пьесе. Это вроде ключа к тайне самого Шекспира, на который никто не обратил внимания.

«Да насрать мне на все эти дела», — зло подумал Ник.

Оз, занятый собой и сигаретой, все же явно заметил, что собеседник взбешен. Но его взгляд тысячелетнего старика теперь был более свободным и сосредоточенным, чем за все время с начала их беседы. Ник остро ощущал тяжесть девятимиллиметрового пистолета на своем бедре. Если он сегодня выстрелит Дэнни Озу в голову, им обоим от этого станет только лучше.

— Это весьма любопытно — анализировать с литературной точки зрения ваше имя, мистер Боттом… но, насколько я понимаю, вы хотите задать мне несколько вопросов.

— Да, всего несколько, — подтвердил Ник, осознав, что его пальцы уже лежат на рукояти пистолета под свободной рубашкой. Лишь ценой большого усилия он вернул потную руку на стол. — Главным образом я хотел узнать, не помните ли вы подробностей своего интервью, которое дали Кэйго Накамуре.

Оз покачал головой.

— Полная банальность… я про его вопросы и мои ответы. Молодой мистер Накамура интересовался нами… мной… всеми израильскими беженцами здесь только в смысле употребления нами флэшбэка.

— И вы сказали ему, что употребляете флэшбэк.

Оз кивнул.

— Один вопрос… Он интересовал меня еще шесть лет назад, но я слишком нервничал, чтобы его задать, мистер Боттом. Вы спрашивали у всех нас, кого интервьюировал Кэйго Накамура в последние дни жизни, чем именно он интересовался. Но почему вы просто не просмотрели отснятый им материал? Или вы зачем-то проверяли нашу память, а может, нашу честность?