Ремесло Государя - О'Санчес Страница 38

- Что, ваша милость, - обеспокоенный трактирщик перегнулся через стойку и, переборов страх перед бородатым воином, поглядел ему в глаза, - правда Пушок идет?

- Правда. У тебя, кстати, защиты вокруг кабака никакой. Это беспечность.

- Так ведь... есть защита, пресветлый господин Зиэль! Отец Тарпагу прошлою весною накладывал собственноручно!

- Угу, видел я ту защиту в действии, собственными глазами. Крысу разве что остановит, но и то не наверное, ибо иссякла. Народу ведь к тебе целые полчища ходят, так что обновлять почаще бы надобно. Да только вовсе не в прохудившейся защите и не в Пушке тебе будет головная боль сегодня. Если есть что особо ценное - попрячь: мебели много нынче наломают.

- Все понял... все по... Зуда! Зуда, мухой сюда! Нет! Беги к колодцам, прикрой оба! Набросают мертвяков - от нафов потом не отцепиться будет! Бегом, но тихо. И сразу в подпол сама. И всех наших туда гони, гони, гони... только тихо... гостей не тревожа...

Сквозь грохоты и переливы буйного кабацкого разгулья, Зиэль первый услыхал приближающийся шум от большого числа вооруженных людей, и почти сразу же вслед за ним - услышал трактирщик Горуль, как бы между прочим вооружившийся громадным тесаком для рубки мяса.

Двери криво распахнулись после оглушительного удара и с печальным треском повалились на пол, выложенный серыми каменными плитами. Плиты эти были предметом гордости и тщеславия Горуля, ибо в редком провинциальном трактире шли на такие ненужные, в общем-то, расходы - почти всюду, за исключением столичных постоялых дворов, полы были земляные. Справедливости ради следует отметить, что пол, обильно выщербленный за долгие годы своей службы разным хозяевам, имел довольно жалкий вид, нуждался в починке и замене... А тут еще и оконная рама со слюдяными оконцами выпрыгнула вдруг из гнезда внутрь кабака и тоже разбилась об пол. Музыка оборвалась, через несколько мгновений утихли и танцующие. Утихли и дружно повернули головы к дверному проему.

В зал медленно и зловеще вступили вооруженные люди, с десяток их было, окружающих одного, рослого и широкоплечего, одетого в латы.

- Эй! Тихо всем, сволота! Я это... я граф Великого Корабельного княжества его сиятельство Казарь, главнокомандующий войсками его высочества князя Манана! Короче говоря, бабы все налево перешли, в единую кучу, вон туда!.. А остальным снять с себя вещи, деньги, оружие и украшения и вот сюда, в единый дуван сложить. И живо!!! Кто посмеет пикнуть... - слышишь, Сухарь? - так тому мой сотник Сухарь глотку сразу же... - Главнокомандующий войсками Великого Корабельного княжества Казарь грянулся на каменный пол, так и не договорив последнего в своей жизни слова: Зиэль, уже стоявший тут же, неподалеку, мгновенно подсчитал и даже присвистнул от веселого изумления: в левой глазнице Казаря нож да в правой кинжал (кто-то, видать, спьяну не поскупился), а в разорванном рту аж четыре швыряльных ножа уместилось. И один из четырех - явно женский, судя по бирюзовому сердечку на 'хвосте'! Также с дюжину щвыряльных ножей осыпалось рядом, бесполезно тюкнув в прочные графские латы. Эх... Тупоголовому Казарю сначала бы озаботиться отсутствием на месте всех троих разведчиков, да самому остановиться в сотне шагов от трактира, послав вперед десяток-другой бойцов для догляда и ощупа... Нет, решил, видимо, что и сам с усами, что аппетит и жажда превыше осторожности. Личная охрана 'его сиятельства' стояла тесно, вплотную к нему, видимо рассчитывая на то, что у них будет время развернуться, если случится какая-нибудь короткая заварушка с этим трусливым пьяным сбродом, но сей возможности им так никто и не дал: половина из них упала замертво под градом швыряльных ножей, оставшуюся половину тупо и быстро, как скот на бойне, зарубили случившиеся рядом жрец богини Оббум Тарпагу и некий Конопатый: отец Тарпагу дважды ударил мечом, а Конопатый за те же мгновения трижды успел, причем обычной секирой, но оно и понятно, что у Конопатого быстрее получилось, ибо Тарпагу ко времени развернувшихся событий был уже мертвецки пьян - какая уж тут, к нафам, боевая сноровка? Хотя... какие-то остатки разумения, видимо, еще сохранились в святом отце.

- Боги ненастные! Мертвечины-то навалили - не пройти. Убрать, убрать!.. - Не слушаются язык и губы отца Тарпагу, не вяжет он лыка, но жрец все равно пытается распоряжаться неизвестно кем, вполне возможно, что зелеными демонами, что по-хозяйски пляшут у него по глазам в лохматой башке. Вдруг Тарпагу наклонился, уцепил неверною шуйцей правый сапог покойного Казаря, десницу возложил на левый сапог, выпрямился и поволок мертвеца к окну, мордой по корявым плитам, оставляя на полу кривую широкую кровавую полосу.

- Э, э, святой оте... кинжал! Кинжал-то, ну!.. погоди... Куда ж ты его, пьяный дурак?

В толпе и ахнуть не успели - размахнулся отец Тарпагу и за ноги вышвырнул тяжеленное тело в высаженное снаружи окно, вместе с латами, чужим дорогим кинжалом и швыряльными ножами в размозженной голове. Оттуда, сопровождаемые яростным человеческим воем, вразброд полетели стрелы, одна из которых угодила Тарпагу в плечо, вскользь, правда, пропоров хламиду и кожу неглубоко.

- Святотатцы! Твари! - возопил отец Тарпагу, все еще не в силах протрезветь и понять обстановку. - Поднять р-руку на кроткую богиню и смиренного инока ея??? Всех зарублю, еретики! Кто любит меня и богиню Оббум - за мной! Да будем святы-ы-ы-эххх!

Отец Тарпагу пьяно побежал к окну, явно перепутав его с дверью, ну и - как и следовало ожидать - ударился брюхом о подоконник, вывалился наружу вверх тормашками, только беспорточные волосатые ноги мелькнули из-под хламиды. Тут бы и пришел ему стремительный конец от вражеских стрел и мечей, ибо людям князя Манана Лысого и графа Казаря напрочь не понравилась кровожадная строптивость будущих жертв, но в это время к трактиру подвалила ватага разбойников Пушка, где и напоролась на пиратов... Пушок был поумнее людей Казаря, но ненамного: ему хватило терпения убедиться, что это не имперская стража явилась выжечь разбойничье осиное гнездо, да вот посчитать или хотя бы примерно прикинуть в рассветной полутьме подошедшие силы незнакомцев - нет, не догадался: голодная ярость и пушковский мерзкий нрав помешали.

- Р-руби их, братцы, топчи, все наше будет!

Немедленно завязалась сеча. Пронзительный гнусавый голос Пушка легко проник даже внутрь трактира, и первым его распознал Зиэль.

- Ого! Это там Пушок воюет! Вот ведь лапы у кого загребущие! Все и всегда - ему одному!

В ответ на эти крики Пушка, да на подзуживающие слова Зиэля, заорал и рассвирепевшим медведем помчался к входной двери Куса, вызволять из жадной пасти друга-соперника свою долю неведомой добычи. Не так-то просто спьяну и без помех миновать на бегу завалы из десятка трупов среди расщепленных досок дверных - Куса тяжело споткнулся и кубарем вылетел в дверной проем, прямо к месту разворачивающейся драки. Вероятно, не зря богиня погоды Оббум считается покровительницей проходимцев и пьяниц: удержись Куса на ногах - утыкали бы его пиратские стрелы, успей он выхватить на бегу меч, либо секиру - наверняка бы поранил сам себя, а то и убился насмерть... Но ведь нет: выкатился, вскочил и па-ашел в две руки наотмашь рубить, выбирая незнакомые рожи да одежи! Та же благодать богини пала и на 'смиренного инока ея' жреца Тарпагу: хламида на пузе продрана и вся в крови, но это не рана от меча, а пустая царапина от осколка оконной слюды на подоконнике; стоит святой отец Тарпагу спиной к стене, широко ноги расставив, бьется мечом против дюжины нападающих, для верности в обе руки его взяв. Таким способом сподручнее дрова колоть, а не на мечах сражаться, но уж простительно жрецу, тем более в стельку пьяному, тем более против неумех, еще больших, чем он... Народ из трактира на двор яростным ручьем хлещет, чтобы на драку успеть, и все желающие вполне успевают, ибо с разных сторон накатывают на них густые волны пришельцев... Да там же их целое войско! Глазом моргнуть - стрелу уже пустить некуда, нож по цели не швырнуть - все в плотной сече рукопашной! Даже девки трактирные - не большинство, но с дюжину набралось, пробрались во двор, мужчинам помогать. (Ну и, само собой, по покойницким карманам шарить, пока битва не закончилась, ибо по общеимперским военным обычаям победный дуван девок никогда прямо не касается, лишь потом к ним постепенно перекочевывает. - Прим.авт.)