Пара для дракона, или рецепт идеального глинтвейна - Алиса Чернышова Страница 35

Та зима, когда их с Ирейн дороги пересеклись, была особенно яростной, голодной, навевающей воспоминания и истощающей тело. Фло нечего было есть, она держалась на одной лишь магии, и это вскоре вылилось в дрожь и кашель. Было дурно настолько, что она решилась даже пойти на базар, что, разумеется, не принесло никакого результата: стоило ей оказаться неподалёку от людей, как магия переставала слушаться, а людской гнев с грохотом могильной плиты обрушивался ей на голову. Так она и ковыляла домой, слыша в голове издевательский шёпот: "Останови это; ты знаешь, что делать. Съешь его сердце. Ты же этого хотела!" И в ней что-то надломилось, когда она позволила рыданиям вырваться-таки из груди прямо посреди улицы, потому что даже это было уже не важно. Фло вернулась домой, в свою вросшую в землю халупу, и легла на пол, не планируя вставать никогда. И как знать, быть может, её желание бы и исполнилось, но несколько часов спустя её разбудил запах еды. Не веря, убеждая себя, что это галлюцинация, она все же вышла убедиться — и обнаружила корзинку, полную снеди. Внутри лежала записка со словами: "Я подумала, что Вам это пригодится. Верните, если не сложно, корзинку мне на порог. С уважением, Ирейн, трактирщица."

Тогда Фло решила, что вот он, секрет — не попадаться на глаза людям, но общаться заочно, и это позволит проклятью ослабеть. Она положила в корзину лучшие свои травяные сборы, прежде чем вернуть — и спустя несколько дней снова нашла её, полную еды, на своем пороге. Так продолжалось довольно долго, и у Фло появился довольно смешной смысл в жизни: она приглядывала за Ирейн, сначала просто издали, потом — и магически, стараясь осторожно поворачивать события на пользу трактиру и его обитателям. Строго говоря, это глупо, но только на второй год их подобного недообщения она догадалась поглядеть на трактирщицу истинным зрением — и, кажется, с того момента её левый глаз начал косить ещё больше, от удивления, не иначе. Спустя столько лет встретить колдунью, столь хорошо с ней резонирующую, столь подходящую на роль ученицы — это было тем более иронично, что она совершенно не годилась а наставницы, а самой Ирейн какой-то недалёкий менталист, которому Фло с удовольствием поменяла бы местами руки с ногами, заблокировал силу. Вернее сказать, разумеется, этот жалкий колдунишка не мог ничего сделать с магией, потому он поступил преступней и страшнее: воспользовавшись согласием зашоренной дурочки, не разменявшей и второго десятка, он зародил в её сознании мысль о том, что магия равносильна боли. Таким образом, глупенькая трактирщица буквально балансировала на грани Отречения, которое само по себе для любого существа куда страшнее смерти. И что можно было сделать в такой ситуации? Только смотреть со стороны, изредка защищая. Нет, Фло не собиралась вмешиваться… До ночи, когда родилась Вета. Тогда изменилось многое — ослабло проклятье, укрепилась связь, и после было даже почти не удивительно, когда Ирейн предложила остаться.

Думала ли она когда-либо о том, чтобы принести малышку в жертву? Искушение быть вечно прекрасной и прожить счастливую жизнь со своим медведем было велико, и иногда, глядя в темнеющие глазки, она думала почти невольно о том, сколь многое могла бы получить. Однако, Фло не обманывала себя ни секунды: это был бы конец, абсолютный крах, за гранью которого она стала бы монстром окончательно и бесповоротно — одной из тех, на кого некогда охотилась её наставница, тех, о ком мать презрительно говорила "продавшиеся".

Мама… Воспоминания о ней заставили скользнуть ладонью по одной из цепочек с простым овальным медальоном — последняя память о даровавшей ей жизнь жрице, давно ушедшей в мир ветров, дорог и туманов. "Не говори глупостей. Что такое внешняя оболочка? Всего лишь пыль, корм для червей. Ты придаешь этому излишне большое значение, забывая, как щедро Предвечная одарила тебя колдовским даром; тебе стоять во главе Жриц, тебе быть великой колдуньей. К сотому году жизни сможешь накладывать на себя любые иллюзии, если, конечно, к тому моменту внешность и чужое мнение о тебе каким-то чудом все ещё будет иметь для тебя значение" — так всегда говорила мать в ответ на жалобы дочери. "Но я хочу жить сейчас, когда мне семнадцать, не сто!" — кричала Фло в ответ. "Так живи", — в голосе жрицы в такие моменты звучала мягкая насмешка, — "На самом деле, ничто и никто тебе не мешает, кроме тебя самой. Впрочем, для твоего возраста эо всего лишь нормльно."

Они не виделись с того дня, когда Фло стала прекрасной, потому последнее воспоминание было пропитано отвращением и горечью.

— Почему ты улыбаешься? — голос матери был холоден и звенел презрением, — Не осознаешь, чем стала?

— Разумеется, осознаю, — осклабилась Фло, снова мельком бросив взгляд на собственное отражение, столь ослепительно прекрасное, что не могло принадлежать человеку — впрочем, она им уже и не была; её губы были красиво очерчены и алы, лицо, правильное, словно высеченное из белоснежного мрамора, казалось произведением искусства, золотистые волосы струились водопадом до самых колен, а фигура словно бы вышла из полуночных жарких фантазий, — Собой, мама, я всего лишь стала собой, получила то, чего заслуживаю. Смотри! Неужели ты не рада за меня?

— Полагаешь, превращение в вечно голодное до чужих жизней, неспособное насытить собственную пустоту существо — повод для радости?.. — мать глядела так, будто видела перед собой не ослепительную красавицу, а гниющий труп, — Я боюсь воображать — что такого ты совершила, что Госпожа так наказала тебя?

— Наказала? — передразнила Фло, — О нет, это подарок: она предложила, а я — согласилась; хоть какая-то вышла польза от моей способности призвать её. Больше она не придёт на мой зов, правда, так что придётся тебе распрощаться с идеей насчет жреческих браслетов на моих руках. Но это и неважно — у моих ног весь мир!

По лицу матери пробежала тень, она достала одну из тех витых трубок, что помогали связаться с духами, и медленно раскурила.

— Вот как, — прозвучал её бесцветный голос, — Что же, мне очень хочется, чтобы это оказался всего лишь один из кошмарных снов, навеваемых в назидание — но, кажется, не с моей удачей. Уже ничего не исправить, но изволь пояснить: понимаешь ли ты, что тебе придётся убивать раз за разом, год за годом?

— Они заслужили, — прожипела Фло зло.

— Кто — они? Твои обидчики? Или незнакомые невинные люди?

— Мужчины-то невинны? Они играют нами, причиняют боль, выбрасывают, как куклы. Им всегда, всегда нужна от нас только красота! Я всего лишь восстановлю справедливость!

— Да… Интересно, почему так выходит, что все самые жестокие, бессмысленные и лицемерные вещи начинаются именно с разговоров о справедливости? Верно уж, куда мы без неё… Что же, я услышала сказанное. Возможно, правильным и более милосердным было бы тебя убить, но у Неё другие планы. Потому, услышь же мои слова: ты покинешь эти места на веки-вечные, и горе будет тебе, если осмелишься вернуться: передо мной стоит нечисть второго порядка, а не моя дочь. От таких, как ты, я обязана защищать людей, и будь уверена, сделаю, что должно. А теперь — уходи!

Фло медленно покачала головой. Как же много времени прошло, прежде чем до неё дошёл весь истинный ужас своего положения, вся степень беспросветной глупости, которую она некогда совершила? И можно ли ей вообще осуждать отказавшуюся от магии ради родителей Ирейн, когда сама Фло бросила на алтарь собственных слепых и бессмысленных обид не только своё будущее, но и чужие жизни? А ведь ирония в том, что она не понимала крайне долго: завлекая мужчин и убивая их после нескольких ночей, наслаждаясь своей мнимой справедливостью — теперь это и вспоминать-то было отвратительно, а тогда казалось, что то ещё веселье. Смешно сказать, она даже пару раз людской королевой побывать успела (это был, надо признать, довольно приятный опыт, который, однако, она не советовала бы повторять никому, у кого под настроение не вырастают стальные когти и нет привычки жрать себе подобных; как можно понять, у Фло все перечисленное было в наличии, потому она отменно вписалась в тамошнюю атмосферу).