Адепт Грязных Искусств - Анна Кондакова Страница 15

Питер покосился на меня, я – на него… и мы снова склонились над злосчастными мешками. Наверняка, выглядели мы сейчас как два грузчика с рынка, которые никак не могут определиться, какой мешок полегче.

Ну или как два психически нездоровых человека.

Теперь я искал металл, а Питер, наверняка, пытался найти стекло.

Железо мутировало с трудом, для него индекса кодо нужно было, как минимум, пятнадцать единиц. Я снова замер над первым мешком…

И тут в моей голове запел голос.

Ну нет, только не это...

***

Снова этот сраный голос!

Он захохотал и выдал:

– Кажется, ты не совсем понял, насколько Ребекке плохо. А ей очень плохо. Хочешь послушать, как ей плохо? Ты уже забыл? Так я тебе напомню...

В сознании размножился выкрик, раздирающий душу, со слезами и бормотаньем, мольбами не мучить её больше, будто сотни Ребекк разом заголосили мне в уши.

Оглушённый, я так и оцепенел над мешком с вытянутой рукой и раскрытой ладонью. И опять в голове калейдоскопом закрутились картины, аж до тошноты и рези в глазах. Ребекка, её растрёпанные светлые волосы, вместо красивого когда-то лица – мертвецки бледная маска, отрешённый взгляд, смотрящий мне прямо в душу. И шёпот её потрескавшихся бескровных губ:

– Это из-за тебя, Рэй… это всё из-за тебя… ты виноват…

А потом множественный выкрик:

– Это ты винова-а-а-а-ат!

Я зажмурился.

Видит Бог, чтобы оставаться хладнокровным и добиться цели, я гнал от себя мысли о Ребекке, затёр её образ в памяти, отгородился заслонами, старался не вспоминать о нашей с ней жизни в приюте, но этот паршивый ментальный ублюдок раз за разом окунал меня в омут вины и памяти, заставлял думать о несчастной сестре и о том, что я ей ничем не помог, будто мне плевать.

Ребекка.

Судьба была несправедлива к ней с самого рождения.

Брошенная родителями, безродная, замкнутая, одинокая, она почему-то прониклась лишь ко мне. Лет в семь мы вместе пытались сбежать из приюта, но нас выловили на Рынке Нищих, тогда мне крепко досталось, Ребекку пожалели – всё же девочка, да и чокнутая, к тому же.

Вся её болезнь заключалась в том, что она молчала, почти не выражала эмоций и частенько повторяла одни и те же фразы или действия, вроде перекладывания игрушек из одного места в другое.

Зато психический недостаток с лихвой восполняла внешность.

Ребекка была красивой.

С идеальной кожей, правильными чертами лица, выразительными глазами и густыми белокурыми волосами – парней она покоряла сразу. Когда же они узнавали, что она «ненормальная», реагировали насмешками. А кто-то из ухажёров вообще решал, что можно взять её силой. И тогда ему приходилось иметь дело со мной и моими кулаками.

Все в приюте считали, что Ребекка давно отдалась мне, но это было не так. Я любил её, но лишь по-братски. В моей подкорке занозой сидела установка: я должен защищать Ребекку, потому что это мой долг, потому что она – особенная.

А теперь Ребекка лишилась моей защиты.

И если она ещё сохранила остатки разума в застенках эгвудской больницы, если она ещё жива, она вспомнит меня, когда я её заберу. А я сделаю это… сделаю… что бы ни происходило в Ронстаде и в этой паршивой школе… пусть хоть весь мир рухнет, но я доберусь до Эгвуда…

Руку пронзила боль.

И только после этого я осознал, что всё ещё стою, зажмурившись, посреди тренировочного зала, над мешком.

Я открыл глаза и увидел, что моя ладонь сжата в кулак.

Ногти впились в кожу с такой силой, что побелела мышца, вены на запястье натянулись и вздыбились. Я тяжело дышал, будто после пробежки, в ушах звенело. Из носа опять потекла тёплая кровь – теперь я это почувствовал без чужой подсказки.

Шмыгнул носом, вытер его костяшкой пальца и только потом услышал выкрики одноклассников. Казалось, их разноголосье наконец пробилось через плотный ватный слой и достигло моих ушей:

– Рэ-э-эй… Мешо-о-о-ок…

– Ты видел, Ральф? Видел?

– Соло, тебя сделали. Ха-ха!

– Надо же, Ринг победил.

– Он сжульничал. Я сам видел.

– И как бы он сжульничал, Митчел?..

– Да Ринг больной на всю голову! Псих! Вы же сами видели, что он у Софи вытворил…

– Тихо ты!

Я посмотрел вниз.

Передо мной стоял мешок, точнее то, что осталось от мешка. Теперь он был похож на ощетинившегося дикобраза. Из него, пропоров ткань, торчали тёмные железные штыри – заострённые, толщиной примерно с палец и длиной в полметра.

– Кажется, здесь металл, – хрипло выдавил я и посмотрел на профессора Капелли.

Тот прищурился, не сводя с меня зорких ястребиных глаз.

Глянул на меня и Питер – он весь превратился в ненависть.

Одноклассники продолжали верещать на разные голоса, пока Капелли не заткнул их, громко и зычно прогорланив:

– Кла-а-а-а-сс!

Тренировочный зал погрузился в зловещую тишину.

А я всё никак не мог прийти в себя после атаки ментального чтеца. Если он ещё раз залезет мне в мозги, до вечера я не вытерплю: пошлю всех к чёрту и отправлюсь к Софи.

Профессор Капелли в это время принялся развязывать мешки.

Сначала те, что рядком стояли возле Питера. В первом оказалось стекло, которое Питер так и не успел обнаружить, во втором – камни, в следующих – песок, лёд, дерево, в последнем – железные опилки.

Что ж, никакого обмана со стороны профессора: всё, что было заявлено, то и обнаружилось.

Капелли подошёл ко мне, но начал развязывать ленты с конца ряда. В последнем мешке лежала галька, в следующем – стекло, как я и сказал, дальше шли лёд (а Дарт ошибся, между прочим), древесные щепки, металл…

Стоп. Что?

А что же тогда в первом мешке?..

Капелли неожиданно мне улыбнулся.

– А здесь был п-песок, мистер Ринг, – объявил он с триумфом и блеском в глазах. – Мастерством вы владеете пока на уровне начинающего медиона, но силы в вас – на уровне полноценного взрослого фортиса. Так какой у вас индекс кодо?

– Да не знаю… – устало ответил я.

Если честно, хотелось, чтобы от меня просто отстали.

И я был благодарен своему дурному кодо уже за то, что этот несчастный мешок не взорвался, не растворился в воздухе, не прилип к потолку и не запел оперу. Возникла даже гадкая мысль нахлебаться овеума, чтобы заглушить в себе эту несуразную силу, уменьшить её, подрезать, ужать, ослабить…

И нужно было, во что бы то ни стало, докопаться до сути своего происхождения.