Трудно быть феей. Адская крёстная - Ея Россо Страница 12

Что-то мутное, тягучее и обжигающее поднялось из глубин, захотелось, если не отомстить, то сильно напакостить. А еще лучше, болью отравить, чтобы понял, неверный, каково это: любить и мучиться столько лет безответно. Ждать и надеяться, что одумается и вернется. И не понять, что страшнее мучило душеньку: крылья отобранные, или любовь растоптанная.

Разум верх взял над злобой накатившей, и мстить Амбрелла не стала. Но письмо написала и отправила, и решение менять не собиралась. Очень хотелось ей, чтобы возлюбленный ее бывший прочувствовал, каково это — с занозой в сердце жить, когда не вздохнуть, ни выдохнуть не можешь. Когда солнце погасло, и краски яркие выгорели. Пенье птичье чудотворное ржавым карканьем воронов звучит. А в сказках леса и вовсе ужасы мерещатся.

Фея нехотя выбралась из уютных объятий любимого кресла с высокой спинкой, в котором пряталась от назойливой нянюшки. Мелькнула было мысль, что неправильно все это, поговорить бы с Чоморой, успокоить, утешить, сказать, что все пройдет и светло снова будет. Любит ведь нянька ее, неразумную. И Элла души в ней не чает. Но утекла думка, словно вешний снег под солнышком растаяла.

Холодно.

Амбрелла передернула плечами, подошла к резному шкафчику, распахнула створки и достала шаль-паутинку, пауками местными связанную, заговоренную на вечное тепло. Пух ласково прильнул к телу, но не согрел, только вызвал глухое раздражение: не таких прикосновений хотелось, другой ласки сердце ждало.

Холодно.

Не греет шаль душу омертвевшую, глыбами льда заваленную. Лед остужает разум и охлаждает разбитые осколки, но острые грани царапают изнутри солнечное сплетение и не дают забыть, выкинуть из головы, встряхнуться и жить дальше. Столько лет ждать и надеться, что образумиться любимый, вернется к ней и жизнь наладиться, боль уйдет, а сердце вновь забьется в гармонии с Вечным лесом и миром. Затрепыхалась было умирающая надежда, когда старый король преставился. Да не судьба видно. Не пришел, не написал, не ступил на порог со словами нежными извинительными.

А потом нелегкая царевну-лягушку принесла. Вот ведь зараза хладнокровная, дождалась-таки своего часа. Прискакала в своей коробченке посочувствовать, поддержать. А сама глаз жадных с лица не сводила, все чувства разглядеть пыталась, эмоции уловить, подпитаться.

Говаривала Чомора, что зеленуха темным колдовством занялась, омолаживающим, эликсир чудодейственный создала, да на нём озолотилась. Сеть косметических салонов по королевству открыла. И сама молодеет с каждым днем и часом.

А мазь та на слезах невинных дев замешана, на страданиях любовных и печалях души. Оно всегда так и бывает: чужое горе другому в радость. В человеческих семьях такое частенько случается. А если приправить лицемерным сочувствием, так и вовсе эффект усиливается: намазалась вся, и тело до того легким становится, словно только на свет народилась и впервые над лугами взлетела на крыльях тоненьких.

Сама Амбрелла крем тот в глаза не видывала, хоть и предлагала ей заклятая подруженька баночку. Да не нужна ей красота и молодость такой ценой. Из души краса вырастает, в ней же и расцветает пышным цветом. Чем солнышко новорожденное в сердцевинке существа живого подпитывать первые годы жизни, такой и жизнь будет. Любовью да заботой, вот и добрым малыш вырастет. А коли злобой да завистью, хорошего не жди.

Потому и не понимала сейчас Амбрелла, что с ней происходит, отчего холод в душе поселяется, а сердце все меньше и меньше на радости реагирует, равнодушно в груди постукивает. Оттого и стала искать в книгах древних, фолиантах заморских ответы на свои вопросы незаданные. В одной рукописи про зеркало прочитала, мол, все знает. Поможет, научит, подскажет. Вспомнила, что в закромах стекло волшебное имеется, велела принести. Вот теперь стоит перед ним, и мучается: что спрашивать, о чем загадывать?

Амбрелла взяла со стола яблоко, отошла к окну. Равнодушным взглядом скользнула по чудной парочке: Чомора и Дубовод о чем-то шептались посреди двора. Вот нянька суетливо оглянулась на окна ее кабинета и, не заметив в проеме арочном свою воспитанницу, продолжила что-то горячо шептать лешему, утирая нос платочком, королевскими руками вышитым, на день трехсотлетия подаренный. Молодая у нее нянюшка, шустрая. А все старушкой прикидывается.

Глянула на молоденьких феечек, что развлекались с единорогами, и невольная улыбка тронула бледные уста королевы. Вспомнилось на секундочку, как сама маленькой была, в хвосты ерожиков цветы вплетала. Как силушка в крови бурлила, на волю просясь. Забилось было сердечко в другом ритме, живом и горячем. Да тут же память услужливо картинку подсунула, как на этих самых зверях волшебных по лесу Вечному со Жданом катались, сбегая от заботы ворчливой Чоморы.

И кольнуло внутри, стих стук сердечный, выровнялся. Ледяные пальцы сжали виски, ладони холодные погладили сердцевину солнечную, прогоняя жар душевный, гася угольки робкие, изморозью покрывая мир Амбреллы. Яблоко из рук выпало и покатилось по полу, но королева не заметила, погрузившись в воспоминания.

* * *

Амбрелле исполнилось только-только сорок четыре лета, когда с ее лесом первая трудность приключилась. Поселился под горой Живун на семи дубах злодей злодейский — Соловей-разбойник. Были бы живы батюшка с матушкой, никто бы и не закручинился, враз бы ворога восвояси выпроводили. А Эллочка только-только венец королевский приняла, мудростью не владела, многого знать не знала, ведать не ведала. А сердце молодое да горячее к разуму не прислушивалось, требуя немедля злодея изгнать и наказать.

В одночасье не стало правителей-родителей, исчезли в один день и с концами. Искали их долго, да не нашли. Земля молчала, ветра не слышали, луна и месяц не видывали ни в каких краях дальних короля и королеву. Потому и венчали на царство юную Амбреллу, приставив к ней опытных и мудрых учителей по наукам: по лесным загадкам, по природным явлениям, стихийным бедствиям, придворному королевскому этикету, наколдованным чудесам. Да опростоволосились: академик Тортильо (специалист по государственным связям с человеками, профессор человечьих душ) женился нежданно-негаданно на Гретель и отбыл в страну заморскую Чопорию.

Ни Чоморе, ни Дубоводу, ни даже Совету старейшин и в голову не пришло, что юная королева умудрится полюбить человека. По договору со всеми царствами-государствами в зачарованные леса, коих немало раскинулось по землям, нога человечья ступить могла только с позволения королевского. А уж про рубку дров али разрушения какие, речь и вовсе не шло.

Не терпели феи, когда природу мучали, в дубравах-рощах шумели, мусорили, ветки без причин ломали. И только единожды в месяц волшебные леса принимали гостей человеческих в свои недра, позволяя грибы-ягоды собирать по сезону, траву-муравку лекарскую. Но своеволия не позволяли, могли и навечно в себе оставить за грубость какую или ветку специально сломанную. А потому в основном на сборы ягодные девицы и бабоньки ходили. Одних молодок незамужних не пускали ни при каких обстоятельствах: а ну как фей соблазнит или того хуже, лешак в жены заберет!

В благодарность окрестные жители подарки отставляли чудные: чаши каменные, ткани вручную расписанные, предметы механические, без магии работающие. Лекарям да знахаркам вовсе разрешение королевское выдавалось на постоянной основе: люди они ведающие, глупости в лесах не творят, правила лесные уважают. Темных колдунов да человеков с черной душой Вечный лес и вовсе в себя не пускал. В трёх соснах блукали такие недруги. Пока не падали с ног от усталости. А самые настойчивые да упертые и вовсе сквозь землю проваливались. И где потом объявлялись на свет белый, никто особо не интересовался.